В Петрозаводске примерно в то же время объявилась еще одна «дочь» маршала, утверждавшая в своем письме, что матерью ее была аристократка немецкого происхождения, а отцом – «молодой офицер Монергейм», что ее отдали на воспитание приемным родителям, а деньги на содержание посылали из Германии. В общем, из подобных писем военных лет мы узнаем не столько о самом маршале, сколько о трагичных, подчас до гротеска, судьбах его корреспондентов.

На Карельском перешейке, вопреки ожиданиям и намерениям немецкого командования, финская армия остановилась на старой границе. Несмотря на угрозы Германии прекратить поставки вооружения и продовольствия, Маннергейм так и не согласился продолжать наступление на Ленинград. Финские войска не участвовали в обстреле города – у них, кстати, на вооружении даже не было столь сильной дальнобойной артиллерии. Но причина не только в этом. Позднее распространилось романтическое предположение, что Маннергейм не хотел участвовать в осаде и разрушении города, где провел молодость и прожил четверть века, города, который он любил. Может статься, в личных отношениях сентиментальность иногда была свойственна маршалу (что тоже весьма сомнительно), но в вопросах военных и политических он прежде всего стратег и реалист: «…Причины моих возражений против участия наших войск в нападении на Петербург являлись политическими и они были, по моим представлениям, весомее военных обстоятельств. Постоянным обоснованием стремления русских нарушить неприкосновенность территории Финляндии было утверждение, что независимая Финляндия якобы представляла угрозу для второй столицы Советского Союза. Для нас было самым разумным не давать в руки врага оружия в спорном вопросе, который даже окончание войны не сняло бы с повестки дня»[389].