Всякое сопротивление вооруженным силам Германии и Финляндии бесполезно и будет безжалостно подавлено… Вооруженные силы Германии и Финляндии борются не с народами СССР, а только против насилия еврейско-большевистской власти… Нарушение распоряжений может караться смертью[385].
Оккупационный режим, установленный в Восточной Карелии, предусматривал «окультуривание» родственного финнам местного населения и одновременно изоляцию населения иноплеменного. Финляндия, стало быть, проводила там свою, тоже «отдельную от немецкой», расовую политику. Предполагалось позднее просто выселить из Карелии «чужеродный элемент» вглубь России, но пока что (в соответствии с приведенным выше приказом № 132) для «не национального» населения и политически неблагонадежных лиц создали концентрационные лагеря. Скорее, это были охраняемые гетто: оставленные местными жителями дома огораживались колючей проволокой и заселялись «чужеродным элементом» – целыми семьями. Снаружи ставилась охрана, следившая, чтобы люди не покидали территорию лагеря. Жили там скученно и впроголодь, пайковых продуктов, естественно, не хватало. В одном только Петрозаводске насчитывалось семь подобных лагерей.
Обитателям лагеря запрещалось: покидать дома с девяти часов вечера до шести утра, собираться группами, разговаривать на политические и военные темы, вступать в контакты с гражданским населением за пределами лагеря. Запрещалось также выменивать, выпрашивать или принимать продукты без разрешения начальства. Работоспособных выводили на работу за пределы лагеря. В качестве наказания за нарушения правил применяли сокращение пайка, сверхурочную работу и карцер.[386] По статистике Военной администрации, к апрелю 1942 года в лагерях для гражданского населения находилось около 24 000 человек. К концу оккупации число это сократилось почти вдвое – и за счет высокой смертности (сыпной тиф и другие типичные для лагерей заболевания), и благодаря освобождению части заключенных.
В июне 1942 года Маннергейм получил письмо из такого карельского лагеря. Оно путешествовало два месяца и прошло несколько инстанций, прежде чем попало на стол маршала. Письмо это привлекло его особое внимание.