Если я, уже много лет назад отошедший от дел, перед смертью хочу осветить свою позицию по отношению к этим историческим фактам и решениям, к которым они привели, ответственность за это не может лежать на стране, в которой я действовал, – не более чем на других таких странах, вроде Румынии или Польши. Но это может, конечно, привести меня к личному конфликту с Советским Союзом. Мое отношение к большевистской революции все же не содержит ничего нового, такого, чего СССР не знал бы – может быть, даже лучше, чем мои собственные соотечественники.
Если я, уже много лет назад отошедший от дел, перед смертью хочу осветить
свою
позицию по отношению к этим историческим фактам и решениям, к которым они привели, ответственность за это не может лежать на стране, в которой я действовал, – не более чем на других таких странах, вроде Румынии или Польши. Но это может, конечно, привести меня к личному конфликту с Советским Союзом. Мое отношение к большевистской революции все же не содержит ничего нового, такого, чего СССР не знал бы – может быть, даже лучше, чем мои собственные соотечественники.
Если при создании такой биографии не касаться тех действий противника, которыми были продиктованы многие наши решения, то это будет сознательным искажением истории. Печально, что Стокгольм так далеко и поездки так дороги. Иначе я приехал бы туда ненадолго и дал Тебе прочесть самые уязвимые главы, чтобы затем поразмышлять над ними с тобою вместе.
Если при создании такой биографии не касаться тех действий противника, которыми были продиктованы многие наши решения, то это будет сознательным искажением истории. Печально, что Стокгольм так далеко и поездки так дороги. Иначе я приехал бы туда ненадолго и дал Тебе прочесть самые уязвимые главы, чтобы затем поразмышлять над ними с тобою вместе.
Что касается англоязычного издания, я планировал это сделать именно так, как и Ты советуешь. Но если я там не упомяну о причинах, приведших к решениям, а только об их влиянии, я тем самым искажу драматургию событий, и в конце концов мне придется представить их таким образом, что западноевропейский и англосаксонский читатель никогда не сможет ни понять, ни с сочувствием прочесть моего произведения.
Что касается англоязычного издания, я планировал это сделать именно так, как и Ты советуешь. Но если я там не упомяну о причинах, приведших к решениям, а только об их влиянии, я тем самым искажу драматургию событий, и в конце концов мне придется представить их таким образом, что западноевропейский и англосаксонский читатель никогда не сможет ни понять, ни с сочувствием прочесть моего произведения.