Про москвичей говорили, что первым фраком обзавелся драматург Александр Афиногенов. Единственное обстоятельство огорчало бывшего главу пролетарских писателей: дома, стоя перед зеркалом, он волновался, что фрак ему не к лицу. Поговаривали, что Александр Фадеев вслух обозвал Леопольда Авербаха и Владимира Киршона барчуками, якобы они и одеваются как барчуки. На генеральных прогонах во МХАТе сидят одни домохозяйки. Хозяева сами не идут — ждут премьеры, а билеты отдают своей прислуге. А та приходит или из дома, или с рынка. Рассказывали, что видели под креслом одной такой Мани бидон с молоком. Артисты специально бегали по очереди и смотрели через занавес на бидон. Партийные смотрели сквозь пальцы на самовозрождающуюся советскую буржуазию. Домохозяйки — не броня: сколько таких с домохозяйками пересажали. Может, поэтому и позволяли держать.

Александров звонил периодически: не отпускал Дунаевского от себя, ревновал, когда он уходил к другому режиссеру, и втайне радовался неуспеху таких картин. Надо отдать должное таланту Григория Александрова. Как правило, работа Дунаевского с другими режиссерами не была столь успешной.

В начале января в газетах печаталась одна пустопорожняя болтовня: надо добить загнивающее искусство мюзик-холла. Больше ничего. Дунаевский сетовал, что ему не хватает той критики и того успеха, который он знал в Москве во второй половине 1920-х годов. Разговоры о том, что переезд в Питер был бегством, отпали сами собой.

После «Веселых ребят» в театр и на домашний адрес стали приходить письма. Писали в основном дети-пионеры, колхозницы, солдаты, многие просили выслать ноты. Если чье-то письмо нравилось, Исаак Осипович отвечал. Письма приходили мешками — только теперь Дунаевский начинал понимать, какого джинна он разбудил. Страна с радостью хлопала его по плечу, и ему приходилось ей в этом подыгрывать.

Дунаевский резко отличался от своих корреспондентов. Он не говорил «женщина», он говорил «дама». Исаак Осипович не хотел видеть «засморканные, грязные женские руки» и слушать приветственный окрик «эй, товарищ». Для него по-прежнему главным оставалась человеческая чуткость. Она постепенно становилась все дефицитнее.

И тут грянул гром. Ругня, грызня из-за «Веселых ребят».

В конце января 1935 года в Москве зрители повалили на первый советский международный кинофестиваль, который Сталин повелел учредить после «сокрушительного» успеха венецианского биеннале. В американском фильме «Вива, Вилья!» мексиканские крестьяне пели марш из «Веселых ребят». Через неделю критик Безыменский разразился поэтической бранью. «Караул, грабят! Товарищ Дунаевский и товарищ Александров! Почему же вы спите? Единственное, что есть хорошее в вашем фильме, — музыка. А ее похитили. Протестуйте. Единственную ценность сперли! Восстаньте!» И далее: «сбондили», «слямзили», «словчили» — это глаголы по адресу американцев, которые стащили песню, как только она вышла на экраны.