— Но я-то при чем? — недоумевал Дунаевский. — Или они хотели кому-то другому заказать музыку?

— Ничего не знаю, — отвечал Александров. Он-то помнил, какие шумные дебаты шли по поводу кандидатуры Дунаевского. Помнил и тот нажим, который пришлось предпринять Утесову, чтобы Шумяцкий в конце концов согласился пригласить Дунаевского.

Откуда росли ноги, было яснее ясного. Сталин действовал руками Андрея Бубнова — министра просвещения. Он был кошка, Борис Шумяцкий — мышка.

Дунаевскому никто ничего не объяснял. Александров был в курсе дела, но молчал. Газеты и журналы, рассказывающие о полемике вокруг «Веселых ребят», пестрили одними восклицаниями и многоточиями. Страшно жить в мире, состоящем из одних восклицаний и междометий. Камарилья прекратилась неожиданно.

Безыменского вызвали в секретариат газеты и приказали в один присест написать покаянное письмо. Безыменский трудился часа два. Понимал ли он, как его обыграли. Сначала сказали: «Ругай». Он поругал. Потом сказали: «Кайся» — он этого не умел. Точнее, умел, но не литературно, а по-холопьему. Опять вся страна читала про чужие ошибки. Сначала виноватым был Дунаевский — все радовались. Потом — критик, его оболгавший, — опять все радовались. Сплошная череда радостей и разоблачений.

* * *

…Все это время на горизонте маячила работа над «Цирком». Дунаевский застрял в поездах между Москвой и Ленинградом, непрерывно курсируя туда-сюда. Одновременно он исполнял все другие повинности.

Позже в истории советского кино родилась легенда о работе над фильмом. Сценарий «Под куполом цирка», про который Александров говорил, что он пошлый, изначально принадлежал перу Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Его написали для эстрадного представления в Московском мюзик-холле.

Маленькой тайной кинематографа до сих пор остается то, что первоначально к работе над киносценарием были привлечены Валентин Катаев и Исаак Бабель, которого посоветовал занять Эйзенштейн, многократно восхищавшийся его талантом в присутствии Александрова.

Бабель импонировал Александрову своими дружескими связями с чекистами, сочным языком, который приводил в неистовство пародистов и критиков, а также отзывами о нем Эйзенштейна. Это было счастливое время, потому что можно было любить, невзирая на партийную принадлежность. Когда эта пора прошла, Александров решил сочинять комедии, потому что так было проще говорить о грустном.

Жизнь потихоньку превращалась в сплошную череду трамплинов. Но всякий раз находился кто-то со стороны, кто говорил: «Как легко вам живется, вы посмотрите: в стране стреляют людей, а вы живы. Неправильно». Люди по-разному приспосабливались ко времени убийств. Кто-то выходил из системы, как поэт Осип Мандельштам. Другие, наоборот, входили в систему.