Когда Дарби Мастерсон вошла в отделение интенсивной терапии, у двери ее встретили три медсестры. Я изучал ее на расстоянии – примерно в семи метрах с другого конца общей палаты – и быстро понял, что она была не совсем такой, какой я себе ее представлял. Она была высокой, с очень бледной кожей и небольшим выпирающим животом недавно родившей женщины. Ее длинные черные волосы доходили до самой талии. Она не была похожа на женщину, собирающуюся совершить акт насилия. Она была больше похожа на жертву, которой и являлась.

Пока медсестры вели ее в палату, где лежало тело ее мужа, наши глаза не встретились. Палата была отгорожена шторой, и медсестры вышли, чтобы дать ей побыть наедине с покойным мужем. Я смотрел на перегородку, пытаясь представить происходящее с другой стороны и думая о том, что ей скажу. Вскоре после того, как она зашла внутрь, я услышал вой – тот же самый звук, который раздался по телефону, когда я сообщил ей о случившемся, – но теперь он был на октаву ниже. Я сделал несколько шагов назад, словно это могло дать ей почувствовать себя в большем уединении.

Шли минуты, и я пытался занять себя работой – менял настройки аппаратов ИВЛ, заполнял медкарты, вводил в компьютер предписания, – и все же сосредоточиться не получалось. Я все ждал, когда Дарби Мастерсон выйдет из палаты своего мужа, но она так и не выходила. Слыша ее непрекращающиеся всхлипы за шторой, я понимал, что эта женщина не собиралась на меня нападать: это была убитая горем вдова. И она заслуживала какого-то подобия объяснения, пускай и неполного. Я должен был зайти туда. Я должен был с ней поговорить. С учетом предстоящей мне работы я не мог ждать, пока она этого захочет. Мне нужно было поскорее с этим закончить.

Когда ты врач, часто должен «просто сделать» ту или иную вещь, и времени на сантименты и раздумья просто нет.

Когда ты врач, часто должен «просто сделать» ту или иную вещь, и времени на сантименты и раздумья просто нет.

Я чувствовал на себе взгляд медсестер, медленно шагая к палате Мастерсона. «Ты просто должен это сделать». Этого было не избежать. Казалось, я собираюсь сделать что-то очень плохое, словно мои медленные шаги отражали внутреннее волнение. Мой разум хотел одного – войти в палату, – однако тело хотело чего-то другого. Когда до шторы оставалась пара метров, я представился и попросил разрешения зайти. Слабый голос разрешил мне.

Я открыл штору и увидел Дарби Мастерсон плачущей у кровати мужа.