Именно самостоятельная медицинская практика без постоянного присмотра более опытных коллег помогла мне стать настоящим врачом. Я больше не нуждался в напоминаниях, но мог попросить помощи и не стыдиться этого.
Именно самостоятельная медицинская практика без постоянного присмотра более опытных коллег помогла мне стать настоящим врачом. Я больше не нуждался в напоминаниях, но мог попросить помощи и не стыдиться этого.
Именно самостоятельная медицинская практика без постоянного присмотра более опытных коллег помогла мне стать настоящим врачом. Я больше не нуждался в напоминаниях, но мог попросить помощи и не стыдиться этого.По окончании месяца работы в больнице Аллена со мной связался доктор Петрак – тот самый врач с литовскими бровями, который однажды сказал, что за мной наблюдают, – чтобы сообщить, что слышал об умело поставленном мной диагнозе, и предложить мне отпраздновать это за чашечкой кофе. Он имел в виду того самого худого итальянца с необъяснимым жаром, который сутками вводил всех его врачей в замешательство. Изучив медкарту пациента, я обнаружил, что лечащий врач недавно назначил ему новое лекарство – именно оно, а не какая-то инфекция и вызвало жар. Я вкратце рассказал о случившемся по телефону – «Стоило ему прекратить принимать препарат, как жар просто прошел!» – и обещал Петраку изложить все в подробностях при встрече. Он казался довольным, и в тот момент я понял, что пристальное наблюдение за мной прекратилось.
Год интернатуры в итоге подошел к концу влажным июньским днем, вынудившим Али впервые за весь год надеть что-то похожее на шорты. В метро по дороге на работу я увидел его в ледерхозе[89]. Он ходил по вагону, собирая деньги для группы под названием Boys for Tots, целью которой, согласно его визитке, было сводить малоимущих молодых людей с зажиточными яппи, подыскивающими няньку для своих детей.
Меня не покидало странное чувство, когда я заходил в больницу в то последнее утро с осознанием того, что больше не буду интерном, что у меня больше не будет подмоги в виде наставника-ординатора и что меня больше не будет никто заставлять бегать на рассвете за кофе. Интернатура поглотила меня с головой, и мои переживания по поводу происходящего в мире постепенно сходили на нет по мере погружения в работу (я имел лишь смутное представление о том, что мы оказались в тисках мирового кризиса, виновником которой была таинственная штука под названием «субстандартная ипотека»). Медицина стала моей жизнью. Все остальное, все, что не было вопросом жизни и смерти, теперь стало второстепенным. В каком-то смысле я был наподобие пиньяты: мои внутренности выскребли и заменили на что-то другое – что-то особенное, – в то время как оболочка привыкла получать взбучку.