Болезнь же он скорее перемогал, почти не пытаясь её лечить. Однако осенью 1892 года состояние Фета стало настолько тяжёлым, что его «воля к жизни» постепенно перестала справляться с болезнью. В начале октября, как обычно, они с женой переехали на Плющиху. По приезде Фет посетил Толстого (и в эту последнюю встречу они не нашли общего языка) и практически сразу стал жаловаться на ухудшение здоровья. 3 октября он мрачно писал Полонскому:

«...Дерзнул за полверсты проехать по приезде в Москву к Толстым на извощике и затем целую ночь протомился от такой одышки, насморка и кашля, что считал это началом конца.

Толстой соболезнует о быстром убивании скотины на бойнях; а я, напротив, соболезную о том, что таким же скорым способом не отправляют болезненных стариков к праотцам, где им было бы гораздо спокойнее в бездонной богадельне»⁶³⁶.

Болезнь быстро прогрессировала. Лечащий врач Александр Николаевич Иков, недоумевая, чем обусловлено ухудшение состояния пациента, пригласил профессора медицины Московского университета Алексея Александровича Остроумова, под наблюдением которого прошли последние недели жизни Фета. Никакие лекарственные средства не помогали. «За исключением коротких периодов больной был молчалив, раздражителен, апатичен, ничто его не интересовало, ничто не затрогивало... Он ужасно страдал от затруднённого дыхания и кашля»⁶³⁷, — вспоминала его секретарша. «Я жестоко страдаю, и вдыхание эфира мало помогает»⁶³⁸, — диктовал 23 октября Фет письмо, адресованное Константину Константиновичу. «Круглые сутки я сижу, задыхающийся, в креслах, и напрасно стараются возбудить мой аппетит каким-либо сочным и вкусным блюдом: всё противно», — признавался он 26 октября графу Олсуфьеву, объясняя свой отказ от предложенного сотрудничества, и искренне прибавлял: «Помимо всяких фраз считал бы счастьем быстрый конец страданий»⁶³⁹.

Страдания не прекращались. Потеряв надежду на выздоровление, Фет не хотел больше терпеть мучения, которые должны довести жизнь до «естественного» конца. В предыдущие годы он не раз утверждал, что не страшится смерти. Так, он писал Толстому 28 сентября 1880 года, в самую кульминацию полемики с ним: «Страшно только бытие, то есть жизнь, а не её отрицание. Отрицание жизни и небытие не более чем близнецы. Это одно и то же»⁶⁴⁰. Восхищаясь толстовской повестью «Смерть Ивана Ильича», в письме Софье Андреевне Толстой от 24—25 апреля 1886 года Фет сравнил страдания героя повести со своими и заметил: «Кто рассказал ему так подробно все мои мучительные ночи, хоть бы нынешнюю. Я нимало не боюсь смерти, т. е. небытия. Давайте мне её сейчас. Но муки умирания ужасны. Меня именно засаживают в глубокий мешок без воздуха», — а 14 сентября 1892 года, незадолго до финала, приписал собственной рукой к продиктованному письму, адресованному ей же: «Не боюсь смерти, но ненавижу страдания»⁶⁴¹.