Куда ведёт эта дверь, что за храм, в который направляется «оброчник», раскрывается в следующих произведениях. За «Оброчником» следует послание великому князю Константину Константиновичу (с печально знаменитой самоуничижительной строкой «Я робко за тобой пою...»), а за ним — две замечательные медитации о смысле и назначении поэзии, продолжающие мотивы третьего выпуска: «Поэтам» и «Одним толчком согнать ладью живую...». Имея небесную природу, рисуя «тонкими красками» свои «радуги», поэзия уводит «с торжищ житейских, бесцветных и душных» в грёзы, фантазии («Одной волной подняться в жизнь иную, / Учуять ветр с цветущих берегов»), в прекрасные миры — неведомые, но одновременно родные («Упиться вдруг неведомым, родным», «Неба родного мне чудятся ласки»). Подлинная сила поэзии в том, чтобы освежать чувства («усилить бой бестрепетных сердец»), преображать страдания красотой («дать жизни вздох, дать сладость тайным мукам»), превращать боль в радость («сердце трепещет отрадно и больно») и в конечном счёте создавать вечную красоту, даруя бессмертие её земным проявлениям («Этот листок, что иссох и свалился, / Золотом вечным горит в песнопеньи»). Всё это, видимо, и было начертано на хоругви «оброчника», которую он несёт в храм искусства.

«Оброчник» и другие программные произведения позволяют Фету ввести в свою поэзию мотив старости, то есть сделать свой возраст — через ощущение, что многое уже в прошлом, через череду утрат — в буквальном смысле слова предметом поэзии. Если центральным мотивом предыдущего сборника была полемика с теми, кто называл его поэзию несвоевременной в эпоху «гражданской скорби» (и ответ был в противопоставлении этой ложной бунтарской скорби врачующей красоте страдания), то теперь им становится вопрос, можно ли старому поэту, переживающему закат жизни, по-прежнему писать о любви, о страсти, о природе. Ответ подсказывают первые стихотворения сборника. Сила поэта заключается не в его способности «непосредственно» переживать и испытывать эмоции (способность к любви сама по себе не есть способность к творчеству); «признак и венец» «избранного» «певца» — в умении превращать непосредственные чувства в прекрасные, создавать вечную красоту. Старый поэт, возможно, утратил жизненные силы; но пока он не утратил творческие способности, он должен, как «оброчник», высоко держать хоругвь и продолжать идти, пока не достигнет «желанной двери». Об этом прямо говорится в стихотворении «Полуразрушенный, полужилец могилы...» (4 января 1888 года), где на вопросы: «О таинствах любви зачем ты нам поёшь? / Зачем, куда тебя домчать не могут силы, / Как дерзкий юноша, один ты нас зовёшь?» — поэт отвечает, используя образ старой цыганки, будто самого себя изображая постаревшей цыганкой — той, что когда-то открыла ему поэтический идеал: