Когда по ходу фильма начальник должен был опускаться в водолазном костюме в ледяную воду, чтобы проверить правильность донной отсыпки — основы будущего причала, — я с большим трудом уговорил Олега не лезть в воду, тем более что по роли в этом не было необходимости: огромный пучеглазый водолазный шлем, как его ни снимай, не давал возможности увидеть, чья голова находится внутри него. Далю это нужно было для самоощущения. Но, даже не влезая в воду, не обязательные для съемки свинцовые грузы он заставил надеть на себя. А когда понадобилось снять план, где начальник долго стоит в одиночестве, глядя на унылую панораму строительства, а это «долго» могло возникнуть только из фактуры снега на его шинели, Олег во время съемки других кадров ни разу не зашел в автобус или обогревалку — ждал, пока метущая по Финскому заливу поземка отфактурит его шинель, заковав в ледяную броню. И только после этого вошел в кадр.

Что за человека он играл? Пепелище, где почти выгорели все «хорошо» и «плохо» и существуют только понятия пользы и вреда. Нравственность инженерную: соответствие параметров техническим условиям и проектной документации. Высокое напряжение, волю и единственную корысть — сделать дело. Все это было сыграно в такой высокой концентрации, что, оправдывая ее, нам пришлось доснять эпизод в самое начало картины, где нашему начальнику его начальник, отправляющий его на ликвидацию прорыва в строительстве, недвусмысленно говорит, что в случае неудачи «стружку с него снимут вместе с партийным билетом». Даль нигде не опускался до схемы, он играл человека на краю, на пределе возможностей, за гранью отчаяния, но везде — человека. Находя совершенно новые для себя краски, он с уверенностью мастера пользовался своим актерским шлейфом легкости, обаяния, всеобщей в него влюбленности. Все это как бы было когда-то с его героем, и нынешняя форма его существования вмещала еще и тень бывшей бесшабашности в революционных боях, азарт учения в вузе, природную уверенность в праве на лидерство. Он не играл этого, он нес это в себе, и умеющий читать тонкую иероглифику актерского почерка безусловно воспринимал эти нюансы.

Мы договорились в самом начале, что никаких следов привычного Даля в этой роли не должно быть. Картина подходила к концу, и мы железно, шаг за шагом реализовывали эту договоренность. При каждом просмотре материала руководство объединения в выражениях, близких к непарламентским, объясняло мне, роль погублена, что для этого чудовища не нужен был Даль, и… я усомнился. Мне стало казаться, что мы не правы, что… ну что может казаться режиссеру в его первой большой картине, если недостатки его работы явственны всем, а вера в материал и в себя — только у него одного? Мне было стыдно прийти с этим к Олегу, Мне казалось это чуть ли не предательством по отношению к нему, к его герою, к Горбатову, наконец.