Читатель волей-неволей может находиться под впечатлением от кинематографической Анны – живой женщины, говорящей, движущейся, заворожённый её нервной убедительностью и невольно живущей в памяти, не как актриса Татьяна Самойлова, скажем, а как подлинная Анна. И трудно от неё такой отрешиться (как и от кинематографических Вронского, и Стивы, и Каренина). И удовлетворён, видя похожих героев в иллюстрациях. У Алексеева такой похожести нет и быть не могло. Мало того. «Пусть же перед моей Анной не восклицают: "Так она была такая? А мне она представлялась совсем другой". Конечно же, Анны никогда не было, и она могла быть такой с таким же успехом, как и совсем другой». Более того, Анна в разных ситуациях у него разная, всякий раз не похожая на только что изображённую, а какая она, на себя похожая? У самого Толстого она удивляется своей двуликости: «Не удивляйтесь на меня. Я всё та же… Но во мне есть другая, я её боюсь…».

Встреча Вронского с Анной – беседа на диване в гостиной княгини Бетси дана в мерцающих пятнах. Сцена в них утопает. Вибрирующими пятнами света Алексеев передаёт нервное напряжение, исходящее от влюблённых и наполняющее собой атмосферу комнаты. Лиц почти не видно – оба развёрнуты спинами в световых наплывах. В них – то смятение, в котором находится Анна. Она просит Вронского с ней не встречаться. В дверях – жалкая фигура Каренина: «Он (Вронский. – Л. К., Л. З.) смотрел на неё и был поражён новою духовною красотой её лица. Она все силы ума своего напрягла на то, чтобы сказать то, что должно; но вместо того остановила на нём свой взгляд, полный любви. …В эту минуту Алексей Александрович своею спокойною, неуклюжею походкой входил в гостиную».

Лицо Анны – крупно. Округлое, молодое лицо. «Поэмой страсти» назвали современные исследователи (А. Зверев, В. Туниманов) роман: «как поэма страсти – физической страсти – "Анна Каренина" превосходит всё, что было создано до Толстого русскими авторами. Толстой нарушил негласно установленный закон молчания о подобных сторонах жизни». Но как? «Кто это? – думала она, глядя в зеркало на воспалённое лицо со странно блестящими глазами, испуганно смотревшими на неё. Да это я, – вдруг поняла, и, оглядывая себя всю, она почувствовала на себе его поцелуи и, содрогаясь, двинула плечами. Потом подняла руку к губам и поцеловала её». Алексеев, когда-то в чистоте своей юности потрясённый увиденным им в женщине эротическим чувством, бесстрашно создал образ телесного экстаза, «упоённости страстью» после первого любовного свидания. Только лицо. Закрытые глаза, сжатый рот. И пережитое счастье-страдание от физической близости.