Из двадцати пяти стихотворений Юрия Живаго он выбрал всего четыре. (Может быть, их было больше? Клер писала: Александр Александрович увлечённо работал и сделал гораздо больше иллюстраций, чем их вошло в книгу. Как он сам указывал, их было около четырёхсот.) «Я дал разъехаться домашним… // И одиночеством всегдашним // Полно всё в сердце и в природе». Одиночество – темнеющее пустое пространство комнаты, два венских стула у рабочего стола, отбрасывающие тревожные тени на деревянные половицы. Тень на столе вокруг горящей керосиновой лампы («Теперь на нас одних с печалью // Глядят бревенчатые стены»). Полураскрытое окно – темнота ночи и острый месяц. Белеют месяц, лампа и раскрытая тетрадь в центре композиции.

Алексеев к стихотворению «На Страстной» даёт изображение мощных стен монастыря (занимающих две трети разворота) на фоне одинокой ели, дальнего густого леса и соседних домов со светящимися окнами. Стены того Воздвиженского монастыря, куда шли говеющие со свечами в иллюстрации к главе десятой «На большой дороге». Надо всем этим – светлеющее предутреннее мартовское небо («И март разбрасывает снег»).

Могучие тёмные стволы дубов с пастернаковской «прочернью ветвей», заполняющие всё пространство листа, утверждают самодостаточность и стихийность древнего природного мира – так откликается Алексеев на поэтический образ «глухого бора», «чащобы», столь важный для стихотворения «Весенняя распутица». Лес для Живаго глубинно связан со всем, что происходит вокруг: «Лес не передвигается, мы не можем его накрыть, подстеречь за переменою места. Мы всегда застаём его в неподвижности. И в такой же неподвижности застигаем мы вечно растущую, вечно меняющуюся, не уследимую в своих превращениях жизнь общества, историю».

На опушке леса происходит сказочная встреча добра со злом в тринадцатом стихотворении – стихотворной балладе «Сказка», иллюстрацией к которой завершается алексеевский короткий цикл. Конный в богатырском шлеме направляет копьё на угрожающе проступающее меж вековых деревьев огромное змеевидное тело, скользящее между деревьев, встревоженный конь спотыкается, опустив голову. «Встарь, во время оно // В сказочном краю // Пробирался конный // Степью по репью…// И увидел конный, // И приник к копью, // Голову дракона, // Хвост и чешую». Художником воссоздаётся одно из трагических ощущений-предчувствий героя: «точно в Шутьме открылись следы допотопного страшилища, и в овраге залёг чудовищных размеров сказочный, жаждущий докторовой крови и алчущий Лары дракон». Вспоминая легенду о Егории Храбром, Живаго будто «услышал ход лошади, ступающей по поверхности стихотворения, как слышно спотыкание конской иноходи в одной из баллад Шопена. Георгий Победоносец скакал на коне по необозримому пространству степи, Юрий Андреевич видел сзади, как он уменьшается, удаляясь».