«Самое простое, самое обыденное представление о двойнике связано, как правило, с зеркальным отражением, – писал московский литературовед Абрам Вулис в капитальном исследовании "Литературные зеркала". – Образ зеркала – одна из ключевых метафор в истории мировой культуры. Подобно тому как актёр – олицетворённая метафора изобретённого героя, как театр – умышленная метафора человеческой жизни, точно так же зеркало – метафора "окрестного мира", метафора искусства, метафора всякого, кто в него глядится. Метафора эта располагает глубокими, поистине бездонными подтекстами, ошеломляет странными повадками, нередко ударяясь в диковинные крайности, противоречащие обывательским нормам». Достоевский написал: «Причина подполья – уничтожение веры во всякие правила».

Портреты, созданные Алексеевым, ошеломительны как метафоры циничного безверия во всё и вся. Самые мировоззренческие, самые философские, самые блистательные по исполнению в его творчестве. Что можно поставить рядом с ними? Разве только мощно-гротесковые портреты в «Братьях Карамазовых».

Ещё не началось повествование, а перед нами в зеркале недовольное лицо едва проснувшегося человека. Сжатые губы, нижняя пренебрежительно оттянута, взгляд в никуда – неудовольствие и сомнение. Сомнения усиливаются. Раздражение растёт. Лоб нахмурен, губы вытянулись, глаза сузились, скосились – на кого? Тут без цитат из Достоевского не обойтись. «Я не только злым, но даже и ничем не сумел сделаться: ни злым, ни добрым, ни подлецом, ни честным, ни героем, ни насекомым». А, наконец-то вспомнил: это что ещё за навязанные законы всякие дважды два четыре? «Господи боже, да какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-то эти законы и дважды два четыре не нравятся?» Обрадовался, нашёл себе оправдание – засияли глаза, поднялись брови, растянулся рот в улыбке, открылись скверные зубы. Но и пожалеть себя хочется, вот бы быть лентяем. Как у Достоевского: «Я бы тотчас же отыскал себе и соответствующую деятельность, а именно пить за здоровье всего прекрасного и высокого. Я бы придирался ко всякому случаю, чтобы пролить в свой бокал слезу». Вот она, слеза на щеке, и бокал, и лицо, лицемерно-скорбное, не без ханжества, – всё отразило зеркало. Но можно и поглумиться над человечеством, и язык ему показать. «А что, господа, не столкнуть ли нам всё это благоразумие с одного разу, ногой, прахом единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправить к чёрту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить!» Неужели это прозрение ХIХ века а в зеркале отражено в веке ХХ? Ишь как язык торжествующе показал выскочивший из подполья герой! Герой скоморошничает, ёрничает, болезненно демонстрирует изуродованную комплексами и невысказанными дурными намерениями душу. Это отражения его к себе отношения, его внутреннего «я». Это удваивание образа, гротесковое продолжение в зеркальных глубинах, смехотворный аспект – всё как пародия. Она и даёт его жизни продолжение в зеркальных глубинах, открывает смехотворный аспект в потустороннем, «зазеркальном» бытии.