– А вы пробовали писать? – поинтересовался Паустовский.

– Пробовать-то я пробовал. И до сей поры пробую. Да что толку!

И поведал Елисей своему попутчику о муках творчества. По праздникам он ходит в Третьяковскую галерею или в Румянцевский музей и «впитывает» в себя внутреннее содержание той или иной картины:

– Возьмём, к примеру, «Грачи прилетели» Саврасова. Или «Март» Левитана. У Саврасова воплощено в картине всё моё детство. Российская слякотная весна, вся в лужах, с холодным ветерком, с низенькими небесами, с мокрыми заборами и тучами. А «Март» Левитана – это уже другая весна, но тоже очень наша, очень российская – с капелью, с синим небом над рощицей, когда талая вода с сосулек всё кап да кап, а в каждом таком капе солнечный свет падает с крыши.

Впечатления от картин Сверчков пытался передать на бумаге так, чтобы человек, не видевший их, мог представить всё на них изображённое, уловить запах весеннего навоза и услышать грачиный грай. Составил около сотни описаний и показал их профессиональному писателю (имени его не назвал), который безапелляционно заявил:

– Всё это, конечно, литературно сделано и вполне грамотно, только совершенно ни к чему. Я лучше картины в натуре посмотрю, чем через ваши писания буду их воспринимать. Что это вы, батенька, вздумали тягаться с Саврасовым, Левитаном или Коровиным. Они-то, небось, были не лыком шиты.

В разговоре дошли до жилища наборщика. Оно находилось в глубине узкого двора, заставленного кроватями. Елисей пояснил:

– Живу среди кроватей, а у самого – дощатый топчан. Кровати эти все старые, пожертвованные. Их чинят для солдатских госпиталей. По случаю войны. Войны этой я не понимаю. Существует она от отсутствия дружности. Была бы у нас, людей обыкновенной жизни, согласованность желаний, мы бы сказали одно слово «нет!» – и всей этой кровавой петрушке пришёл бы конец. Вот я и мечтаю – кто бы научил нас дружности. Неужто не найдётся такой личности на свете?

Попрощавшись с новым знакомым, будущий классик советской литературы зашагал восвояси. На Большой Пресне стояла такая тишина, что было слышно, как зевают ночные сторожа. Дома все спали, а Константин лежал и думал о больном наборщике из Кашина: «По стране и таланты! Сколько их, этих талантливых людей, по городам и сёлам России, кто знает! Десятки или сотни тысяч? Сколько ума, выдумки, золотых рук они приложили к тому, чтобы обрядить, обогатить, воспеть и прославить свою страну».

Старший друг. Есенин часто наведывался к С. Т. Конёнкову. Сергей Тимофеевич был почти на двадцать лет старше; поэтому поэт старался держать себя в семье скульптора в рамках приличия. Но вот как-то явился далеко за полночь и по своему обыкновению загрохотал в дверь. Конёнков сразу понял, кто там снаружи под проливным дождём, но решил немного помучить приятеля: