16 ноября редакция «Нового мира» получила сигнальный экземпляр 11-го номера журнала, в котором был напечатан долгожданный рассказ. На следующий день началась рассылка номера. Впечатление, произведённое публикацией «Одного дня из жизни Ивана Денисовича», было ошеломляющим. Редакцию завалили письмами читателей. Благоприятны для автора оказались и отзывы критики.

В дни, когда вышел журнал, Александр Исаакович находился в Москве – привёз из Рязани два новых рассказа и пьесу. Твардовский принимал писателя у себя дома, на улице Горького. И как раз в этот момент ему принесли «Литературную газету» со статьёй К. Симонова о взбудоражившем всех рассказе.

– Ну, это я потом прочту, давайте лучше поговорим, – заявил Солженицын, мельком взглянув на публикацию отнюдь не рядового писателя.

Это удивило Александра Трифоновича. Подумал: «Кокетничает!», а вслух сказал:

– Но как же? Это же впервые о вас пишут в газете, а вас вроде бы и не интересует?

– Нет, – возразил Солженицын, – обо мне и раньше писали… В рязанской газете, когда я завоевал первенство по лёгкой атлетике.

Александр Трифонович с интересом смотрел на простоватое лицо с глубоко посаженными глазами, с надбровными дугами, нависавшими над ними, и думал: «А ведь прав, пожалуй, Самуил Яковлевич – с этим человеком не соскучишься!»

Провокация. 14 августа 1946 года «ознаменовано» в русской литературе постановлением ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». В постановлении говорилось о том, что эти журналы предоставили свои страницы для творчества Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, которые позорят советскую литературу. Зощенко изображает советских людей бездельниками и уродами, глупыми и примитивными. Его не интересуют их трудовые подвиги, усилия и героизм, их высокие общественные и моральные качества. Зощенко, мещанин и пошляк, избрал своей постоянной темой копание в самых низменных и мелочных сторонах быта.

Начались осуждения и проработки, в итоге которых Зощенко был лишён возможности жить литературным трудом. Положение писателя ещё более обострилось, когда он заявил английским студентам, что не согласен с постановлением ЦК. То же самое Михаил Михайлович повторил на общем собрании писательской организации Ленинграда:

«– В злополучный вечер с англичанами даже слова не было сказано о постановлении. Речь шла только о докладе Жданова. Именно этот вопрос задали английские студенты: „Ваше личное отношение к докладу Жданова?“ На любой вопрос я сумел бы ответить шуткой. Но про доклад, где было сказано, что я подонок, хулиган, где было сказано, что я не советский писатель, что с двадцатых годов я глумился над советскими людьми, – я не мог ответить шуткой на этот вопрос. Я ответил серьёзно, так, как думаю. Я не согласился с докладом потому, что не согласился с критикой моих работ, сделанных в двадцатых-тридцатых годах. Я писал не о советском обществе, которое тогда только что возникало; я писал о мещанах, порождённых прошлой жизнью… Я сатирически изображал не советских людей, а мещанство, которое веками создавалось всем укладом прошлой жизни. Я дважды воевал на фронте, я имел пять боевых орденов в войне с немцами и был добровольцем в Красной армии. Как я мог признаться в том, что я трус? Я не был никогда непатриотом своей страны. Не могу согласиться с этим. Не могу! Вы здесь мои товарищи, на ваших глазах прошла моя писательская жизнь. Вы же все знаете меня, знаете много лет, знаете, как я жил, как работал, что вы хотите от меня? Чтобы я признался, что я трус? Вы этого требуете? По-вашему, я должен признаться в том, что я мещанин и пошляк, что у меня низкая душонка? Что я бессовестный хулиган? Этого требуете вы?»