А в жизни художника не прекращались утраты. 21 июня 1547 года умер Себастьяно дель Пьомбо; хотя их отношения после размолвки по поводу того, какую штукатурку следует выбрать для фрески «Страшный суд», никогда более вполне не наладились, вероятно, весть о его смерти стала для Микеланджело ударом. В январе 1548 года скончался самый нелюбимый его брат Джовансимоне, уход которого, по крайней мере, послужил для Микеланджело поводом выбранить племянника Лионардо. Он обвинил молодого человека в том, что тот воспринимает смерть дяди с недопустимым легкомыслием: «Напоминаю тебе, что он был моим братом, и, как бы там ни было, его кончина моей душе далеко не безразлична»[1373].
Видимо, именно в эту мрачную пору Микеланджело написал одно из самых удивительных своих стихотворений. Речь в нем не о любви, не о Боге, не о неоплатонической метафизике. Это поэтические размышления о старости, одновременно и цинично-комические, и изобилующие скатологическими подробностями; дом Микеланджело выступает в них метафорой его стареющего тела с первых строк, где описывается его расположение на уличном рынке XVI века Мачелло деи Корви с царившей на нем невообразимой антисанитарией: «У входа кал горой нагроможден, / Как если бы обжоре-исполину / От колик здесь был нужник отведен… Кошачья падаль, снедь, дерьмо, бурда / В посудном ломе – все встает пределом / И мне движенья вяжет без стыда…»
В стихотворении словно бы различимы отголоски шекспировской «Бури» и образы, напоминающие плененного духа Ариэля: «Я заточен, бобыль и нищий, тут, / Как будто мозг, укрытый в костной корке, / Иль словно дух, запрятанный в сосуд». Некогда великолепный дом, на взгляд желчного меланхолического автора, обратился в «могильную норку», «где лишь Арахна то вкушает сон, / То тянет нить кругом по переборке»[1374].
В стихотворении перечисляются его недуги и говорится об ослаблении всех способностей: «С озноба, с кашля я совсем размяк…», «калекой, горбуном, хромцом, уродом / Я стал…», «Крыла души подрезаны ножом…», «В мешке из кожи – кости да кишки…», «Глаза уж на лоб лезут из башки…», «Не держатся во рту зубов остатки – / Чуть скажешь слово, крошатся куски»[1375]. Прибегая к раблезианским гиперболам, Микеланджело настаивал, что он дряхлый, усталый старик: «Одышка душит, хоть и спать бы рад», «Влез в ухо паучишка-сетопряд, / В другом сверчок всю ночь поет по нотам», «Лицо, как веер, собрано все в складки – / Точь-в-точь тряпье, которым ветер с гряд / Ворон в бездождье гонит без оглядки». «Калекой, горбуном, хромцом, уродом / Я стал, трудясь, и верно обрету / Лишь в смерти дом и пищу по доходам». В оригинале он, весьма нелестно оценивая «Давида», «Моисея» и «Пьету», описывает свое искусство с помощью поразительной метафоры