У Микеланджело нашлись и другие супостаты. В 1550 году вышел в свет еще один том писем Аретино, включавший совершенно новое о «Страшном суде». За то время, что прошло между двумя письмами, Аретино успел обидеться на мастера за отказ вознаградить его лесть картоном для секции «Страшного суда» (который писатель счел весьма подходящим подарком, о чем без стеснения и сообщил Микеланджело). В конце концов он разразился красноречивыми обвинениями в адрес художника, собрав воедино все враждебные критические отзывы о фреске: Микеланджело осмелился не только «написать мучеников и девственниц в неподобающих позах, но и показать грешников, уволакиваемых демонами в преисподнюю за срамные части», и изобразил он все это не в борделе, дословно: bagnio (бане), но в «священнейшей капелле всего мира».

Далее Аретино упрекал Микеланджело в его печально известной склонности к уединению: «Ощущая собственную божественность, Вы не удостаиваете своим обществом окружающих». Он указывал, что если бы Микеланджело подарил ему рисунок, который он просил и которого, очевидно, так и не получил, то посрамил бы тех, кто уверяет, будто он делает такие подарки лишь молодым людям – своим любимцам, «неким Герардо и Томмазо»[1427].

Хотя злоба Аретино была вызвана личной обидой, а его лицемерие, если учитывать, что высказывал его знаменитый порнограф, просто поражало бесстыдством, потоки критики в адрес «Страшного суда» не иссякали. В 1549 году некий анонимный флорентиец выразил отвращение плотской, мирской светскостью, свойственной большинству тогдашних картин на религиозные сюжеты, и возложил вину за их непристойность лично на Микеланджело и на Павла III: он, дескать, позволил написать столь «грязную и непристойную» картину в капелле, где совершается Божественная литургия[1428]. В обществе росло и крепло убеждение, что «Страшный суд» нельзя оставлять в его нынешнем виде.

Однако, вероятно, более всего уязвил Микеланджело фрагмент письма Аретино, где тот утверждал, что мастер не сдержал слово и не завершил гробницу Юлия II, хотя и получил за нее огромный гонорар от самого папы и его наследников. Даже законченная, гробница продолжала беспокоить Микеланджело. В 1553 году литературный единомышленник и помощник Микеланджело Аннибале Каро написал секретарю герцога Урбинского: Микеланджело-де до сих пор «столь огорчен той немилостью, в которую впал у герцога, что одно это способно прежде времени свести его в могилу»[1429].

Желание предъявить миру свой вариант истории строительства гробницы, вероятно, вдохновило или даже подстегнуло Микеланджело на создание второй своей биографии, которое он поручил своему ассистенту Кондиви, почти наверняка в соавторстве с Каро[1430][1431]. Возможно, существовали и другие причины опубликовать собственное жизнеописание. Вазари, хотя и упрекал Джовио за ошибки и неточности, сам допустил немало погрешностей и многое не включил. Более того, он изложил рассказ о жизни Микеланджело с собственных литературных позиций, в своем собственном стиле. В отношениях между биографом и его героем, если он еще жив, неизбежно появляется напряженность. Перспектива увидеть свою биографию и не узнать себя глубоко тревожила Микеланджело, страстно жаждавшего полностью подчинить себе все аспекты своего творчества.