Ты смог бы у этого приятеля, про которого рассказывал, – смог бы палец у него откусить? Ради любимой женщины?

– Ну зачем палец? При чем тут палец? – застонал декабрист.

– Нет, нет, слушай. А ты мог бы: ночью, тихонько войти в парткабинет, снять штаны и выпить целый флакон чернил, а потом поставить флакон на место, одеть штаны и тихонько вернуться домой? Ради любимой женщины? Смог бы? [МП, с. 80].

Следует отметить, что в текст поэмы переходят не только цитаты – как из литературы, так и из разговоров, но и собственные мысли Ерофеева, которые остались на страницах записных книжек. Эти записи можно условно назвать вторым типом записей, оказавшихся в структуре «Москвы – Петушков». Это уже не просто стилистически маркированные выражения. Так, в 1966 году он записывает:

С детства приучать ребенка к чистоплотности с привлечением авторитета. Говорить ему, что святой Антоний бяка, никогда не мыл руки, а Понтий Пилат наоборот [ЗК, с. 432].

С детства приучать ребенка к чистоплотности с привлечением авторитета. Говорить ему, что святой Антоний бяка, никогда не мыл руки, а Понтий Пилат наоборот [ЗК, с. 432].

В главе «Воиново – Усад» эта запись получила продолжение:

Я выступил и сказал: «Делегаты! Если у меня когда-нибудь будут дети, я повешу им на стенку портрет прокуратора Иудеи Понтия Пилата, чтобы дети росли чистоплотными. Прокуратор Понтий Пилат стоит и умывает руки – вот какой это будет портрет» [МП, с. 108].

Я выступил и сказал: «Делегаты! Если у меня когда-нибудь будут дети, я повешу им на стенку портрет прокуратора Иудеи Понтия Пилата, чтобы дети росли чистоплотными. Прокуратор Понтий Пилат стоит и умывает руки – вот какой это будет портрет» [МП, с. 108].

Точно так Ерофеев впоследствии разворачивает идею про индивидуальные графики на производстве – они упоминаются в блокноте за 1969–1970 годы. А сентенция того же года: «Если человеку по утрам скверно, а вечером он бодр и полон надежд, он дурной человек, это верный признак. А если наоборот – признак человека посредственного. А хороших нет, как известно» [ЗК, с. 581] – перейдет в измененном виде в два абзаца из главы «Москва – Серп и молот» [МП, с. 18].

В записных книжках есть и другой тип записей, которые потом перейдут в поэму. Они похожи на черновики вставных эпизодов из поэмы. В «Москву – Петушки» они перешли значительно измененными, причем чаще всего многократно дополненными. Так, сравнительно большая история про человека, который затосковал от того, что не может «насладиться» Ольгой Эрдели, в записных книжках оказалась в таком виде: «Представляете, до какой степени напиться: Ольгу Эрдели, говорит, хочу, прославленную артистку» [ЗК, с. 510].