Если «Записки психопата» содержат в основном собрание мнений других людей о рассказчике, «Москва – Петушки» делает из этого сырья литературную личность, полностью воспринявшую подобные мнения. Веничка разговаривает главным образом сам с собой, а затем – с читателем и с ангелами, которые, по его мнению, направляют его путь; меньше всего – с другими людьми (важное исключение – попойка; см. раздел 4). Диалоги из прошлого становятся частью бесконечной болтовни, обращенной им к самому себе. В то время как рассказчику «Записок» другие советуют не зазнаваться, Веничка сам себя одергивает, вспоминая, как красовался собственной эрудицией, и посмеиваясь над этим[991].

Личность дурака-эрудита помещает и Стультицию, и Веничку одновременно внутри и вне объекта их критики, обеспечивая амбивалентную точку зрения, которая сопротивляется традиционным прочтениям этих произведений в качестве чистой сатиры. С одной стороны, маска дурака делает из обоих рассказчиков людей, находящихся вне мира «мудрецов», как Стультиция называет образованных людей. Дистанция, отделяющая их от центров интеллектуальной жизни, дополнительно подчеркивается «антисхоластическим приемом» (как это называет Уолтер Кайзер): о «Похвале глупости» сказано, что она написана en voyage, «Москва – Петушки» – в ходе кабельных работ[992]. С другой стороны, оба произведения явно представляют собой продукт тех интеллектуальных контекстов, которые они критикуют. Описывая издевательства Стультиции над ученостью своего создателя, Кайзер пишет, что «из всех приемов Эразма ничто не кажется таким человечным и трогательным, как то, что он помещает себя самого на Корабль дураков в качестве одного из пассажиров»[993]. Подобным образом и Ерофеев часто издевается над собственным интеллектуализмом устами своего тезки, Венички, а тонко организованные литературные мотивы выдают в Веничке те самые черты, которые он осуждает (например, его увлеченность идеей чисел и времени).

Кроме того, подобно Эразму, Ерофеев создает картину всеобщей глупости на спектре от простодушной до мистической разновидности, общей для Венички с тем миром, который он описывает. Поэма расходится кругами глупости – от сына-младенца Венички, который описывается как «крошечный дурак», до русского народа, который нравится Веничке за глаза без напряжения и с полным отсутствием всякого смысла; он цитирует вторую половину русской поговорки, по которой дураку можно плюнуть (или нассать) в глаза, и он сочтет, что это «божья роса»[994]. Временами Веничка сам притворяется простоватым, делая замечания, напоминающие сентенции солдата Чонкина у Владимира Войновича: «Человек смертен – таково мое мнение»; «Тьма сменяется светом, а свет сменяется тьмой – таково мое мнение»[995]. Его многочисленные отсылки к самому себе со словом «дурак» учащаются по мере того, как повествование приближается к кульминации[996].