Я вернулся в гостиницу «Россия» и обнаружил, что там накрыт стол на 250 человек. Горбачева не было, но пришли многие партийные руководители и члены Академии наук. Присутствовал Борис Ельцин, в то время полуоппозиционная фигура; без всякой на то причины он отделился от группы друзей, подошел ко мне, пожал мне руку, а затем снова вернулся к своим. Мне удалось немного поговорить с Еленой. «Николас, я хотела, чтобы Вы пришли», — сказала она. Я счел это обычной вежливостью, но был немало тронут, когда ее дочь Татьяна сказала: «Сомневаюсь, что она сделала это просто из вежливости». Лех Валенса и его друг Адам Михник опоздали на час. Их самолет из Варшавы отправили в Ленинград, поэтому они не успели на похороны. Иностранцев было мало, и я был предоставлен сам себе, а затем оказался за столом вместе с Сергеем Ковалевым, Львом Тимофеевым, Феликсом Световым, Зоей Крахмальниковой и Дмитрием Лихачевым, который несколько часов назад выступал с речью на похоронах. Все они когда-то сидели в тюрьме за свои политические взгляды. А все сидевшие за соседним столом, сытые и хорошо одетые, были академиками и коммунистами; они занимали высокие посты, но были готовы покончить со своим коммунистически прошлым и вскочить в последний вагон уходящего поезда сахаровской славы в надежде, что русский народ простит их или забудет.

Мы пили за светлую память Сахарова. Советская система и империя все еще существовала, но почти все политические заключенные были выпущены, цензура стала куда мягче, и Центральная Европа начала освобождаться. В тот же день я услышал репортажи Би-би-си о беспорядках в Бухаресте против режима Чаушеску. Было ясно, что следующим падет румынский диктатор. Каждый человек, сидевший за столом, имел свои собственные причины быть благодарным Сахарову за все происходящее в этих странах. Елена подошла к микрофону и поприветствовала нас. «Я не ожидала, что это случится так скоро», — сказала она голосом, полным тихой скорби. Несколько друзей Андрея проводили ее в зал, потом каждый говорил в течение 5-10 минут. Затем слово взял Ельцин. Мне кажется, мы все уже знали, что он — человек будущего. Затем по очереди выступали члены Академии наук, затрагивая темы, касаться которых пять лет назад было категорически запрещено. Я почувствовал, что пора уходить, и подошел к Елене. Мы обнялись, и я вернулся в свой номер и стал собирать вещи, слушая прогноз Би-би-си о неизбежном крушении социализма в Румынии.

Опасное десятилетие подходило к концу. Прошло почти десять лет с тех пор, как Брежнев повысил ставки в «холодной войне», введя войска в Афганистан и арестовав Сахарова прямо на улице. Великий ученый умер. Но даже разделяя скорбь всей России, я чувствовал странную бодрость при мысли об этом человеке, достигшем огромных успехов в битве против несправедливости советского режима. Я был счастлив, что смог отдать ему последний долг в день его смерти и триумфа.