Всю нашу 3-ю роту поместили в 21‐й блок. Здесь койки — в три яруса. Я по своему старому обычаю полез на третий ярус. Конечно, там одни только голые доски, но меня это вполне устраивает. Одеяло у меня есть (то самое, которым я пользовался в ганауском штрафкацете), а опричь сего мне ничего не надо.

Санитарные условия в Саксенгаузе[не] вполне удовлетворительные. Я бы сказал даже, что они идеальные по сравнению с той материальной средой, которая окружала меня и моих товарищей в дармштадтском арбайткацете и в ганауском штрафкацете[1045][1046]. Начать с того, что в каждом блоке цухкацета есть большая умывальная комната. В центре ее — огромный «гриб»: фонтан с четырьмя-пятью десятками сосков; в углах — душевые кабинки; вдоль стен — бетонные корытца для мытья ног и стирки. Ну и, разумеется, аборт. Он размещен тут же в блоке. Кто волею немилостивой судьбы попал в цухткацет, тот действительно мог соблюдать все требования санитарии и гигиены, тем более что лагерное начальство строго следило за этим.

В центре цухткацета, на краю аппельпляца[1047] стоит одноэтажное деревянное здание с огромными венецианскими окнами. Оно буквально осаждено со всех сторон буйно разросшимися кустами сирени. Этот идиллический уголок Саксенгаузена именуется кранкенревиром[1048]. Внутри здания чистота и порядок. В светлых просторных палатах стоят одноярусные железные койки. Но что самое удивительное — на койках лежат мягкие матрацы, а на них — простыни, пододеяльники и байковые одеяла.

В шпитале и сейчас немало больных из числа бывших заключенных Саксенгаузена. Это преимущественно французы, бельгийцы, голландцы и немцы, но есть среди них и русские. Я беседовал со многими заслуженными узниками сего каторжного лагеря, в течение многих месяцев носившими цебраанцуги.

— Ну как, тяжело было в цухткацете? — спросил я одного русака.

— Нелегко, конечно. Однако бывает хуже.

— Вот как! Где же это может быть хуже?

— Да хоть бы в Кальварии.

— Это что же за Кальвария?

— Есть такое местечко в Литве. Там фрицы загнали за штахельдрат 20 000 пленяг. Вот где нашего брата видимо-невидимо перемерло. К весне 1942 года, когда нас перебрасывали в Немечину, в живых остались две-три сотни[1049]. Да, натерпелись мы там страстей.

— Кальвария. Слово-то какое многозначительное. А знаете ли вы, дорогой товарищ, что католики называют Кальварией место, где мучили и распяли Христа? У православных — Голгофа, а у латинян — Кальвария. Ничего не скажешь, удачное название для места, где распинали пленяг. А сколько этих самых Кальварий было на территории, временно оккупированной нацистами! Ведь каждый из нас испытал крестные муки в Кальварии.