Основное занятие Светлоокова на войне – вербовка доносчиков, и в этом он проявляет наблюдательность и понимание людей. В орбите генерала Кобрисова вращаются трое: адъютант Донской, шофер Сиротин и ординарец Шестериков. Фамилии их – говорящие, первые две не требуют объяснения. К вопросу о третьей я вернусь чуть позднее.

Первый, кого поймал в свои сети смершевец, – шофер Кобрисова рядовой Сиротин (3/14–21). Сиротин – простая душа, жизнелюб и модник. Чувствуя, что Кобрисов почему-то не дорожит собой и ведет странную игру со смертью, Сиротин обоснованно опасается за собственную жизнь. Поведение командующего угнетает его, и оно очень не нравится майору Светлоокову, знающему, как трудно рассчитывать на покорность человека, не боящегося потерять жизнь. Светлооков понимает, как искалечили душу генерала Кобрисова унижение и произвол, пережитые им в застенках НКВД. «С кем один раз ошиблись – тот для нас пропащий», – уверенно говорит смершевец о миллионах, с которыми «ошиблись» органы госбезопасности (3/48). Угадав страх водителя, Светлооков оплетает его моральным давлением от имени анонимного и всемогущего «мы», свистом барского прута, от которого сжимался веками боявшийся простолюдин, демагогией, которой Сиротин не в силах противопоставить интеллектуальную аргументацию. Испытывая стыд и внутренне чувствуя, что втянут в нехорошую историю, Сиротин все же соглашается давать майору сведения о генерале. Объясниться с командующим он не может, потому что Сиротин не приучен формулировать свои сложные проблемы:

…Сиротин представил себе удивленный и брезгливый взлет генеральских бровей и бьющий брезгливый вопрос: «И ты согласился? Шпионить за мной согласился!» Чем было бы ответить? «Для вашего же сохранения»? А на это он: «Скажи лучше – для своего. О своей шкуре заботился!» И после этого ничего Сиротин бы не сумел объяснить генералу (3/30).

…Сиротин представил себе удивленный и брезгливый взлет генеральских бровей и бьющий брезгливый вопрос: «И ты согласился? Шпионить за мной согласился!» Чем было бы ответить? «Для вашего же сохранения»? А на это он: «Скажи лучше – для своего. О своей шкуре заботился!» И после этого ничего Сиротин бы не сумел объяснить генералу (3/30).

В этом шофер и советский солдат Сиротин, как и миллионы таких же солдат, – потомок Миколки из «Преступления и наказания», не шедшего в понятии о своих гражданских правах дальше фатального «засудят». Но человеческая душа куда сложнее, чем о ней думал Петр Верховенский и майор Светлооков, и в ней всегда остается место сомнению: «Он возвращался, сбитый несколько с толку, задетый и с тревожной раздвоенностью в душе… как бы не сделать завтра какой-нибудь промах, не ступить уже на полшага в то зыбкое и пугающее…» (3/29) И хотя Сиротину не пришлось донести на генерала, смершевец навсегда вырвал водителя из мира простых вещей: