И еще одно постигал водитель Сиротин, изъездивший тьму дорог: если пересеклись твои пути с интересами тайной службы, то как бы ни вел ты себя, что бы ни говорил, какой бы малостью ни поступился, а никогда доволен собою не останешься (3/30).

И еще одно постигал водитель Сиротин, изъездивший тьму дорог: если пересеклись твои пути с интересами тайной службы, то как бы ни вел ты себя, что бы ни говорил, какой бы малостью ни поступился, а никогда доволен собою не останешься (3/30).

Второй, с кем в рощице беседует Светлооков, – майор Андрей Донской, амбициозный, неглупый и пустоватый: «…есть у него как будто и способности, и знания кой-какие, и с начальством обхождение, и что называется “храбрая личность”, но… бабы-то пойди вернее чувствуют, чего мужик стоит», – размышляет о своем адъютанте генерал (3/356). Вдохновленный своей аристократической фамилией, Донской избирает идеалом князя Андрея Болконского, стараясь подражать ему в манере поведения. Но в советском майоре нет нравственной субстанции, достоинства и чувства чести, которые ставили князя Андрея выше любой карьеры и которые были в его время залогом высокой карьеры. В отличие от неискушенного Сиротина, Донской знает настоящее лицо смершевца, оказавшись свидетелем сцены расстрела русских пленных по самовольному приказанию майора. Но и Светлооков, внимательно наблюдавший его растерянность и бездействие во время казни, знает, что с этим гражданином он совладает без особых усилий. С удивительной легкостью ловит смершевец адъютанта – тенью власти над чужой судьбой, неясным намеком на благополучный поворот карьеры (3/43–50). Позерство и словоблудие Донского рассеиваются от одного свиста прута – прием Светлоокова, которым он пользуется регулярно: как барин, угрожающий крепостным, или кучер, правящий конями. Выдавая адъютанту маску для участия в своем маскараде, смершевец даже не берет с него «расписки о неразглашении». По своей нравственной сути майор Донской куда ближе «агентше» Зоечке, чем князю Болконскому: завлекая и Донского, и Зоечку в свои сети, Светлооков, со скидкой на интеллектуальный уровень каждого, намекает на неведомые «головокружительные перспективы», и этого соблазна оказывается достаточно. Персонаж, с которым в творчестве Владимова перекликается образ Донского, – Лиля Щетинина, незадавшаяся любовь Сени Шалая, не видевшая особого греха в «невредных» доносах, если они дают жизненные преимущества.

Владимов в отдельном этюде описывает судьбу несчастной телефонистки Зоечки – от маленькой стукачки с фарфоровым лобиком до «опустившейся бабищи, с изолганным, пустоглазым, опитым лицом, с отечными ногами, с задом, едва помещающимся в судейском кресле», – единственным светлым воспоминанием которой оказывается погубленный шофер Сиротин (3/28). Разрушенная жизнь – цена доносов, «тайн» и «головокружительных перспектив», обрисованных когда-то смершевцем недалекой девчонке.