Так утверждается и обновленный автором принцип жизне-творчества: Кузьминский не может уравновесить жизнь и совершенство, не может поверить в такой «взор», которому бы совершенство открыло свою «тайну». Поэтому он и приводит аналогии из «большой» литературы, без которых не может обойтись: миф должен быть противоречив, иначе он утратит свое правдоподобие: «…вот лирика Аронзона – ПЛОТСКАЯ лирика, не нарыв и надрыв Маяковского, не суходрочка Блока – обращены <sic!> к СВОЕЙ ЖЕНЕ» [Ковалев, Кузьминский 1983а: 79]. Маяковский, Блок, Хлебников, для которых «женщина была тайной, ибо он любил, и был отвергнут», и Аронзон, который «любил – и был любимым» [Там же].

Потому утверждение: «Это единственный пример из поэтов моего поколения – поэт, который любил СВОЮ жену!» [Там же] – выступает органичным для Кузьминского внелитератур-ным аргументом. Кузьминский придерживается принципа неразличения «литературы» и «жизни». Текст в понимании составителя АГЛ неразрывно связан с жизнью его автора, слит с его судьбой и, возможно, уточняет или преобразует ее. Потому смерть некоторых поэтов (Р. Мандельштам, Рубцов, Аронзон) выступает той чертой, которая не отделима от факта их творчества.

В неотправленном письме Пуришинской, процитированном ранее, Кузьминский на сопоставлении Аронзона с Бродским выстраивает свое объяснение ранней гибели первого:

Против мира Иосифа Лёня выставил свой мир, и он – прозрачный. Там, где они сталкиваются, в 60-е годы побеждал Иосиф, в 67-е  – побеждает Лёня. Иосиф – мрак, Лёня – свет. Иосиф – черный ангел, Лёня – светлый. И прозрачны его крыла, как у поденки, как у хризоптеры, как у бабочки-однодневки. Иосиф – темный махаон, совка, «мертвая голова». Иосиф был мудр в юности, Лёня – юн в зрелости. Иосиф будет жить, Лёня – умер. Ибо он – живее Иосифа. [Кузьминский 2006]

Против мира Иосифа Лёня выставил свой мир, и он – прозрачный. Там, где они сталкиваются, в 60-е годы побеждал Иосиф, в 67-е <sic!> – побеждает Лёня. Иосиф – мрак, Лёня – свет. Иосиф – черный ангел, Лёня – светлый. И прозрачны его крыла, как у поденки, как у хризоптеры, как у бабочки-однодневки. Иосиф – темный махаон, совка, «мертвая голова». Иосиф был мудр в юности, Лёня – юн в зрелости. Иосиф будет жить, Лёня – умер. Ибо он – живее Иосифа.

И ответ, в чем же жизненность стихов Аронзона, в чем их не-подвластность физическому уничтожению, кажется, найден: в «прозрачности», в «чистоте, простоте, пустоте»[637] [АГЛ 4А: 128]. И еще в том, что «его стихи слишком прекрасны», так что написавший их и не мог не умереть физически, не мог выдержать такой красоты: «Может, в этом и тайна самоубийства поэта (в “несчастный случай” я не верю)? В этой гармонии в искусстве. <…> Как говорили: “Такой красивый младенец! Явно не жилец на этом свете”» [Там же: 178, курсив мой. – П. К.].