Другими словами, когда Замятин перестал быть звездой литературного мира, затмевающей жену в светском обществе и поддающейся легким соблазнам, пара смогла заново почувствовать то родство душ, которое свело их вместе тридцать лет назад. Видимо, эмигрировав из России, они преодолели и некоторые трения, возникавшие в семье. О куклах Ростиславе и Мише не упоминается ни в одном из писем, отправленных после 1931 года. Возможно, они тоже остались в Ленинграде, поскольку вопрос бездетности был уже не так актуален для Замятиных.

В конце ноября Д. С. Уотт из «Glasgow Herald» ответил на предложение Замятина написать еще один ежегодный отчет о состоянии российского судостроения. Уотт пообещал ему еще семь гиней за статью в 1000–1500 слов, которую нужно было выслать до 10 декабря: «Как Вы понимаете, в нашем “Торговом обозрении” мы хотим отчитаться о работе, проделанной в 1934 году, и обозначить перспективы на 1935 год. Ваша статья будет представлять особый интерес в связи с тем, что в нашей стране мало достоверной информации о судостроительной деятельности в СССР». Эта статья под авторством «профессора Евгения Замятина» вышла 29 декабря и имела следующее название: «Судостроение в Советской России. Действия по улучшению производства. Поворотный момент в промышленности. Проектируемая ледокольная флотилия»[567].

Последние несколько недель 1934 года отражены лишь в нескольких письмах, посланных Замятиным из Парижа. Два из них, довольно мрачные, были отправлены Куниной-Александер; в одном из них он благодарил ее за то, что она познакомила его с югославским художником Иваном Табаковичем, оформившим обложку для ее перевода рассказа «На куличках» (выполненного в 1931 году). Замятину очень понравилось общение с ним:

Мне было тем более приятно увидеть Табаковича, что здешние парижские люди мне надоели: мало кого вижу, больше коснею в индивидуализме и мизантропии. Летом РА месяца так же мизантропически провел под Парижем в Belle-Vue, с последующим двухнедельным эпилогом около Шартра. Все это время почти ничего не делал, очень хорошо отдохнул, приобрел обманчивый вид доброго rentier (обманчивый – потому что сомневаюсь в своей доброте во-первых, и, во-вторых, потому что я не rentier, а пролетарий, у которого нет даже цепей: все-таки собственность!). Хожу не по-прошлогоднему, а бегаю сколько влезет: ем даже присланную Вами колбасу; и очень много работаю последние два месяца. К сожалению – это опять фильм; к сожалению – опять с Оцепом (с ним очень трудно работать – упрям как Гитлер); и к сожалению – пока никаких франков это не дало, так что сижу, положивши зубы на полку. <…> Какая несправедливость, что с дефицитом разрешается сводить бюджет только государствам, суммам единиц, а для отдельных единиц – это, увы, невозможно! Поглядываю сейчас поэтому в направлении «Островитян»: может случиться, что в 1935 году окажусь где-нибудь в Лондоне – если выйдут кой-какие кинематографические мои затеи с ними[568].