Предшественником Ходасевича в этой должности был Брюсов. Формально тот подал в отставку из-за необходимости добираться на службу с 1-й Мещанской до Девичьего Поля, куда Книжная палата переехала. Впрочем, у Брюсова, немолодого и больного, было с полдюжины других должностей. К концу 1919-го он был, в частности, председателем президиума Всероссийского союза поэтов, а с ноября 1920 – начальником литературного подотдела отдела художественного образования Наркомпроса, так называемого ЛИТО. Служил он не только “по ученой части”: Маяковский в “Прозаседавшихся” (1922) сатирически упоминал “объединение ТЕО и ГУКОНа”; жизнь опередила шутку: годом раньше Брюсов, не покидая должности начальника, правда, не ТЕО, а ЛИТО, занял видный пост в Главном управлении коннозаводства и коневодства (ГУКОНе). Валерий Яковлевич был истов во всем, не только в литературе, и с усердием охранял “интересы вверенных ему учреждений” (именно эту формулировку Брюсов использовал в разговоре с Ходасевичем, когда между ЛИТО и Союзом писателей возник спор из-за бывшей библиотеки Литературно-художественного кружка). Весной 1919-го Брюсов сделал решительный шаг, вступив в РКП(б). Таким образом, из беспартийного “спеца” он превратился в “товарища”, в полноценного советского чиновника. Некогда неудачно баллотировавшийся в Московскую городскую думу, Брюсов наконец осуществил эту мечту, став депутатом Моссовета.

Ходасевич в письме Садовскому в Нижний Новгород от 24 марта 1919 года так характеризовал эту эволюцию своего былого учителя: “Валерий записался в партию коммунистов, ибо это весьма своевременно. Ведь при Николае II – он был монархистом. Бальмонт аттестует его кратко и выразительно: подлец. Это неверно: он не подлец, а первый ученик. Впрочем, у нас в гимназии таких били без различия оттенков”[412]. В ответном письме, известном в пересказе Ходасевича, Борис Александрович обвинял старого друга в том, что и сам он ничем не лучше “первого ученика”: “Писал, что ему нет дела до брюсовского большевизма: на то Брюсов – демон; нет дела до Белого: на то Белый – ангел, а вот как не стыдно нам с Гершензоном, людям?”[413] Между прочим, Садовской наотрез отказался печататься в журнале “Москва”, издававшемся Соломоном Абрамовым: никаких публикаций, пока не падут большевики! Ответом Ходасевича стало цитировавшееся выше письмо про “диктатуру бельэтажа”. Переписка прервалась на полгода, а когда в начале 1920 года возобновилась по инициативе Садовского, Ходасевич уточнил свою позицию:

Быть большевиком не плохо и не стыдно. Говорю прямо: многое в большевизме мне глубоко по сердцу. Но Вы знаете, что раньше я большевиком не был, да и ни к какой политической партии не принадлежал. Как же Вы могли предположить, что я, не разделявший гонений и преследований, некогда выпавших на долю большевиков, – могу примазаться к ним теперь, когда это не только безопасно, но иногда, увы, даже выгодно? Неужели Вы не предполагали, что говоря Вам о сочувствии большевизму, я никогда не скажу этого ни одному из власть имущих. Ведь это было бы лакейство, и я полагаю, что Вы не сочтете меня на это способным[414].