Ходасевич попытался ответить обоим – и Якобсону, и Бему. (Возрождение. 1931. № 2249. 30 июля). Первому – бранью на брань (“апологет формализма и заграничный литературный чиновник”), второму – по существу. Но что он мог сказать по существу? Что Маяковский был “крупным явлением”, но “крупным злом”, а “крупному злу не могу ни поклоняться, ни сочувствовать, ни даже любоваться его размахом”? Что покойник покойнику рознь, и что у гроба “Ленина, Дзержинского, Азефа” можно и нарушить правило de mortuis aut bene, aut nihil? Но и Дзержинского нелепо ставить в параллель с Азефом (слишком различны масштабы и мотивация) – и тем более странны эти сопоставления, когда речь идет о собрате по перу. Судя по всему, Ходасевич в глубине души чувствовал, что перегнул палку, но невротическое самолюбие не позволяло ему в этом признаться.

Напротив, Ходасевич продолжил воевать и с мертвым Маяковским, восставая против всякой неоднозначности в оценке его жизни и творчества. Так, 12 марта 1931 года он напечатал в “Возрождении” статью “Баня”, в которой решительно спорил с эмигрантскими критиками, увидевшими в предсмертной пьесе Маяковского свидетельства разочарования в советской власти. Для Ходасевича Маяковский был циником, который ни во что и не верил, а потому ни в чем не мог разочароваться. Он предлагает собственную, совершенно бездоказательную трактовку “Бани”: оказывается, это – пасквиль на опального Луначарского (который якобы и служит прототипом Победоносикова), написанный в угоду Сталину.

Ходасевич снова и снова пытается осознать и сформулировать для себя и для своих читателей, что же именно происходит в литературе по ту сторону границы. Вероятно, статус Гулливера, отправляющегося, пусть и мысленно, в страну лилипутов или йеху, был для него чем-то привлекателен, коль скоро он сам его выбрал. Что же искал он у советских авторов? Две вещи: постоянно – свидетельство о жизни по ту сторону границы и изредка – высокое литературное качество. Второе он находил у Юрия Олеши в “Зависти”, у Вениамина Каверина, чьи произведения рубежа 1920–1930-х годов “Скандалист, или Вечера на Васильевском острове” и в особенности “Художник неизвестен” очень нравились ему. Высокую оценку Ходасевича-критика получили “Шум времени” (но не “Египетская марка”) Мандельштама, “Петр Первый” Алексея Толстого, “Вор” Леонида Леонова, “Города и годы” Константина Федина и даже, как ни странно, “Разгром” Александра Фадеева. В 1932 году Ходасевич и Берберова составили список значительных, на их взгляд, произведений советской литературы для преподавательских нужд Михаила Карповича. Почти все перечисленные произведения отмечены в этом списке как “хорошие” или “очень хорошие”.