Светлый фон

Поехав к бабушке, мы, естественно, прихватили с собой магнитофон. Зашли в её полутёмную избу, и на нашу просьбу спеть причитания бабушка вдруг неожиданно, удивив всех, ответила, что ничего не помнит. Никакие уговоры не помогали. Но вскоре водочка, как и говорил Бехтерев, сделала своё дело».

Благодарно скажем, что уже потом, играя в «Братьях и сёстрах» Лизу Пряслину, Наталья Акимова в сцене свадебного обряда невесты воскресит те самые старинные пинежские причитания, услышанные ею из уст той самой веркольской бабушки, заставив зрительный зал затаить дыхание. Да и причитала Лизка Акимовой чистым звонким пинежским голоском.

Прозу Фёдора Абрамова нужно произносить только на его языке. «Язык в образе абрамовских героев – есть часть их характера, – скажет мне Игорь Скляр. – Почему Абрамов, столько лет прожив в городе, так и не научился говорить чисто? Для него был особенно близок тот язык, тот говор, с которым он вырос. Пинежский язык – особый, музыкальный, мелко-мелодичный, словно чириканье, в нём особый строй. И Абрамов, говоря именно этим языком, никогда не стеснялся этого и не заставлял себя переучиваться. Без этого языка нет абрамовской прозы, и уж тем более без него любая постановка по Абрамову будет бледна. Вот поэтому уже в тот самый первый приезд на родину Фёдора Александровича мы очень быстро поняли, что нам нужно обязательно знать этот пинежский говорок».

«А вообще, – вспоминает актёр МДТ Сергей Власов, сыгравший в «Братьях и сёстрах» Егоршу Ставрова, – записывать пинежские песни было непросто. Местные жители, в роду которых было не одно поколение старообрядцев, отказывались нам их петь. Старообрядцы народ непростой, подчас несговорчивый, с “потайным карманом” в душе.

Однажды репетируем на улице и вдруг слышим – деревенские бабы на лугу песни поют. Ворошат сено и поют. Володя Захарьев с магнитофоном “Яуза” (он был за него ответственный) засел в кустах и давай записывать. Но каким-то образом Володька выдал себя, и женщины петь тотчас прекратили. Сколько мы тогда их ни просили спеть заново, всё было безрезультатно: как в рот воды набрали. А некоторые вообще стали говорить, что никаких песен они и вовсе не знают.

Нелегко местные жители расставались и со старой одеждой, которую мы добывали для себя по части реквизита. Кто-то стеснялся отдавать старое, а кто-то придерживался по этому поводу иных мыслей – ничего из своего дома не отдавать, даже старое, уже по большей части ненужное в хозяйстве тряпьё. Но кое-что всё же удавалось отхватить: то сбитые залежавшиеся на чердаке и давненько вышедшие из носки валенки, то какую-нибудь затёртую, потерявшую цвет, но ещё крепкую на материю рубаху. Так, для роли Егорши я тогда отыскал удивительные видавшие виды штаны. У них был такой вид, словно их носили не один десяток лет. Может быть, кроя ещё той самой послевоенной поры, которую мы и должны были играть в спектакле. Многослойные, все изнутри в заплатках, словно в латах, поставь в угол – стоять будут, и тем не менее они служили в спектакле добрую службу много лет.