Впрочем, у Сергея Власова, создавшего на сцене своего Егоршу, вполне были ориентиры и на других «Егорш», выходивших на сцену не только в Ленинграде, но и в Самаре и Сызрани, Архангельске и Пензе… И все они были разные и по внешнему виду, и по характеру. К примеру, один из знакомых Абрамова, А. Карзымков, 22 сентября 1980 года сообщал ему в письме:

«Когда я вернулся в Свердловск, здесь гастролировал Псковский областной драмтеатр. Успел посмотреть инсценировку по Вашему роману “Братья и сёстры”. И хотя не все артисты играли хорошо (не понравился Егорша – толстенький, кругленький, совершенно лишённый обаяния, какой-то полусонный, но принципиальный), спектакль производит большое впечатление. Во многих местах зал замирал, во время антракта я слышал разговоры о том, что корни нынешних бед в сельском хозяйстве идут в прошлое».

Но Сергей Власов пропустил мимо себя всех ранее облечённых в театральную форму «Егорш» и создал своего Егоршу Ставрова, которому в находчивости, остроте ума и искусном обаянии уж точно нельзя отказать.

«Играя Егоршу, – вспоминал Сергей Власов, – я никогда не думал о том, плохой он или хороший герой. Он однозначно не был для меня антигероем, прямым противопоставлением Мишке Пряслину. Однажды при обсуждении роли я даже высказал мысль, что если бы не было в Пекашине Мишки Пряслина, то им бы стал Егорша. И тут не нужно гадать почему: он щедр, он может работать, но в нём больше, чем в Пряслине, развито чувство собственного достоинства, и его мучает, когда не его хвалят. Он может изгородь починить и семью Пряслиных поддержать, а ему даже и спасибо не говорят. Это не может не задевать. Именно в этом и есть корень поступков Егорши, в которых уже потом критика пытается рассмотреть приспособленчество, эгоизм и всё в таком роде. Я же, играя Егоршу, вдруг неожиданно поймал себя на мысли, что Егорша неотличим от Пряслина.

Однажды мы репетировали какой-то блок спектакля, где после очередного прогона Додин, обращаясь ко мне, сказал: “Серёжа, Егорша у тебя уже настолько положительный, что такого просто не может быть! Просто ходят по сцене два Михаила Пряслина!” И тогда я начал искать того Егоршу, который сегодня и живёт на сцене. Репетируя, я ушёл в образ контрастного Михаилу человека, в другого. Он не плохой, он не подлец, но он не такой, как Мишка. Они не есть чёрное и белое, но они другие и даже в чём-то на общем фоне всего действия дополняют друг друга.

Однажды, когда мы были в 2000 году на гастролях в Америке и показывали там “Братьев и сестёр”, один мой хороший знакомый, уже давненько живущий в Штатах, посмотрев спектакль, в отношении Егорши вдруг неожиданно для меня сказал такую фразу: “Сергей, а ведь знаешь, Егорша-то предтеча перестройки! Михаил-то Пряслин всю жизнь на систему ишачил, а Егорша своей предприимчивостью эту систему разрушал”. Выход мысли был потрясающим! А ведь Абрамов в образе Егорши далеко смотрел! Тут вам и частная собственность, и предпринимательство, и работа на самого себя – всё то, чего лишило государство народ. И, по всей видимости, всё, что писатель упомянул в повести “Вокруг да около”, впоследствии взрастил в Егорше».