И всё же можно предположить, что груз событий последних месяцев, а то и всего года, даже нескольких лет, не лучшим образом сказался на состоянии здоровья Абрамова, и Бехтеревка была ему просто необходима. Да и состояние Фёдора Александровича можно было понять.

Семнадцать дней проведёт Абрамов в клинике, а под самый Новый год, уже на целый месяц, попадёт в Институт пульмонологии с тяжёлым воспалением лёгких, где и встретит Новый, 1982 год, последний полный год своей жизни.

Часть 12. «У меня нет сына…»

Часть 12. «У меня нет сына…»

У Фёдора Абрамова не было детей.

Немаловажно, что никто из ближайшего абрамовского круга общения – прежде всего Фёдор Мельников и Василий Белов никогда и ни при каких обстоятельствах не свидетельствовали обратного. И даже когда такая информация вдруг появлялась, – а такое случалось, – напрочь её отметали.

В личной анкете сотрудника Смерша от 7 апреля 1943 года в графе «Имеются ли дети» 23-летний Абрамов укажет: «Детей нет».

И уже совсем позднее откровение спустя 30 лет в письме от 6 апреля 1978 года своему давнему знакомому Якову Фефилову в Киров: «В детях не преуспел, но шибко не тужу: некогда».

Фёдор Абрамов искренне и вполне убедительно для самого себя считал, что «писатель не может иметь семьи», полагая, что все силы должны быть отданы призванию. Под семьёй Абрамов, естественно, понимал не только супругу, но и детей.

Владимир Крупин рассказывал мне, что однажды при встрече Абрамов спросил у него:

– Ты писателем хочешь быть?

– Хочу, – ответил, в свою очередь, Крупин.

– А зачем женился?

«Вопрос привёл меня в полное замешательство», – пояснял мне Владимир Николаевич.

– Ну ладно, женился, – вновь проговорил Абрамов, – ну а дети зачем?

Да, у Абрамова на этот счёт была своя правда. По своей натуре он очень любил детей и всё же считал, что от писательства, занятия литературой ничто не должно отвлекать – даже жена, даже дети. Может быть, именно в этом и таится причина столь поздней регистрации брака с Людмилой Крутиковой?

И всё же, если бы судьба одарила Фёдора Абрамова сыном, он был бы безмерно счастлив!

Погожий, ласкающий бархатным уходящим теплом солнечный день запоздавшего бабьего лета над Невой. Пёстрый багрянец клёнов, сочное золото лип, задумчивая тишина в помрачневших от бронзы строгих кронах вековых дубов и зеркальное отражение сочно-голубого с проседью неба в суровых водах Невы. Игра солнечных лучей на шпилях Адмиралтейства и церкви Петра и Павла, на массивном куполе величественного Исаакия.

Гранит набережной адмирала Макарова утопал в причудливой мозаике опавшей листвы. У стрелки Васильевского несколько групп туристов и безмятежное спокойствие в лицах горожан – тех, кому посчастливилось встретить этот погожий денёк под сводами блаженной, но очень робкой синевы золотой осени.