Император несколько раз говорил со мною о Вас. Все, что он сказал мне об этом предмете, носило отпечаток тех чувств привязанности и уважения, которые он к Вам питает. Он с видимым удовольствием рассказал мне, что он в Веймаре внушил В-му В-ву вкус к охоте и что он заметил ловкость, выказанную Вами в этом новом для Вас упражнении. <…>

Тогда я сказал ему о том, что только что сообщили мне о мире Порты с Англией, и о мерах, внушаемых этой державой Султану. Они, по-видимому, произвели малое впечатление на Императора; но когда я заговорил о моем убеждении в том, что при этих обстоятельствах не может уже состояться конгресс в Яссах, он ничего не сказал, как бы избегая ясного и положительного ответа. Но он опять заговорил со мной об австрийских делах. Я позволил себе заметить ему, что со стороны Австрии было бы полнейшим безумием желать войны; что ее средства не могли бы позволить ей поддержать оную долее чем в течение одной кампании; что мне все еще кажется, что с нею следует говорить в точных и категорических выражениях; что это единственное средство, чтобы узнать в скорости ее истинные намерения или заставить ее принять условия, которые захотели бы на нее возложить для сохранения мира. «Да, – отвечал он, – это правда, но на этих немцев, которые в сущности хорошие люди, нельзя действовать учтивостью и вниманиями: пока их не отколотишь, они ничего не возьмут в толк…» (РА. 1870. № 1. С. 22–31).

«Париж, 12/24 марта, 1809 г. С полковником Горголи.

Государь!

Я живо огорчен причиною, ускоряющей возвращение полковника Горголи. Надежда, которую я еще питал на возможность предотвратить роковой взрыв, долженствующий произвести новую волну на Европейском материке, совершенно рассеялась. В. И. В-во посудите об этом по нижеследующему подробному отчету о двух разговорах, которые я имел вчера с Императором и его министром иностранных дел.

Я отправился вчера в четыре часа пополудни к г. Шампаньи, по настоятельному, собственноручному приглашению, от него полученному. Он с самого начала сказал мне, что Австрия подняла щит, что она сделала это самым недвусмысленным образом и что Император приказал ему известить меня о неслыханной дерзости и нарушении международного права, совершенным Австрией; что французский офицер, возвращающийся из Вены в Париж, был задержан на границе в Браунау; что у него отняли пакеты, порученные ему французским поверенным Доденом и что, несмотря на печать посольства, с императорским гербом, которою были запечатаны эти пакеты, их вскрыли, разрывая конверты в его присутствии, вопреки всем его протестам. Шампаньи затем изложил мне все подробности этого столь удивительного и беззаконного события. В подтверждение приведенных им подробностей, он сообщил мне оригинальные донесения, только что полученные им с эстафетой из Мюнхена от г. Отто, французского поверенного, и от самого офицера, подвергнувшегося этой неприятности, и так как он имел обязанность прислать мне копии с этих двух донесений, то спешу повергнуть их при сем на усмотрение Вашего Императорского Величества. Вы увидите в них все подробности этого несчастного события, которого оправдать невозможно, ибо оно во всяком случае доказывает непростительную дерзость и глупость австрийских чиновников, даже если бы Венский двор не имел в нем прямого участия и нельзя было бы предположить, что оно совершилось с его ведома и по его приказаниям.