Михайло долго не торговался: ничем особенным, кроме холодного подвала, его подворье не отличалось. В тот же день Петр ударил с ним по рукам.
Захмелевший Федосов клялся и божился, что всегда любил его семью.
Петр вспоминал зимнюю ночь сорок третьего, брезгливо отводил глаза.
То же чувство брезгливости заставило его побелить все комнаты, прежде чем он с сыном и женой занял дом.
— Ну-у, теперя до самой смерти отсюдова никуда, — бросил кепку о землю Петр, когда отметили новоселье. — Все, что надо человеку, заимели. Будем жить на славу.
3
Петр Петрович, поняв, что ему не уснуть в эту ночь, даже не ложился.
Порхала мохнатая моль, залетевшая в приоткрытую дверь. Он рассеянно следил за ночной бабочкой, полагая, что кто-нибудь да придет к нему на огонек. В столь глухой час ждать кого-либо было бессмысленно, и, понимая это, тем не менее на что-то надеялся.
Перед ним давно лежало письмо, выделенное из всех. И он почти заучил заставившие задуматься строки:
«Кланяюсь и преклоняюсь», — повторил Петр Петрович.
Он вложил лист в конверт, раздумывая, брать или нет письма с собой. Как хозяину, ему принадлежит все, что находилось в этом доме. Петру Петровичу даже лестно стало от своего маленького, но всесилия. Но этого никто не знал, и прежде всего загадочный Виталий Солодовников… Слов нет — башковитый. Правда, хреновину порет. Видать, и Ульяну обольстил своими байками. А та дуреха деревенская, нет, чтобы мужу признаться или, на худой конец, письма спалить, так еще коллекцию из них устроила.