Петр Петрович, дождавшись своего часа, веером рассыпал письма, надменно улыбаясь.

— А это какая грань?.. Пенсию Ульяне аккуратно выплачивали, орденов не давали, на людей с колом она не бросалась, ее тебе к чему было ублажать?

По лицу Солодовникова скользнула лишь тень досады, что гость отвлек его.

— Зачем? — грубо переспросил Тягливый.

Слабый гудок баржи донесся издалека, словно давал знать ему, что следует поторапливаться.

— Не я, она меня ублажала, — сказал, как отчеканил, Солодовников. — И не ублажала, а духом поддерживала, хотя это и звучит старомодно.

Петр Петрович искренне рассмеялся.

— Ты вроде с руками, ногами, чего ради чужой бабе утешать тебя?

— Будто не знаешь…

Петр Петрович замолчал… Получалось, Солодовников слыхал о нем, и у хозяина даже сомнения нет, что и Тягливый также наслышан про него от жены. Делать вид, что это и на самом деле так, значило попасть еще больше впросак…

Петр Петрович неопределенно развел руками.

— Всего не упомнишь.

Солодовников, поглощенный своими думами, не обратил внимания на странный ответ гостя.

— Ты привык к Ульяне Филипповне, а для меня она стала откровением… На пенсию я тогда еще не вышел и крутился, как волчок — помимо всего был и депутатом облсовета. Поселок сам видишь какой, район тоже не маленький, так что хлопот… Я поселился здесь с того дня, когда в армии шла массовая демобилизация. Дружок, ныне покойный, когда еще служил, пригласил порыбачить, с тех пор я и присох к Дону.

— Офицер?

— Капитан… И поверь, ничуть не жалею, что был досрочно отправлен в запас, и тем более не осуждаю того, по чьей воле это произошло. Хотя, если ты помнишь, те же, что рукоплескали ему, уже спустя неделю после его отставки злопыхали по этому поводу… Волна новых назначений сыграла свою роль и в моей судьбе. Как-никак «пострадавший»… Из школьных завхозов сразу стал директором ПТУ, а в семидесятом возглавил РОНО.

Вот уж никогда не думал, что я, вчерашний строевик, буду командовать народным образованием… Номенклатура… Здесь сорвешься — можно в быткомбинат или музыкальную школу податься… с уклоном скрипки или фортепиано… Такая вот грань.

И чем больше я варился в этой номенклатуре, тем больше убеждался, что существует она не для народа, а наоборот. Как на производстве всё делается не ради человека, а ради плана, так и я столкнулся с теми же порядками на своем участке.

Возмущался, но мне не советовали. Тогда — не только как заведующий, но и как депутат — пытался привести в порядок школы… У нас до чего дело дошло: родители сами занимаются ремонтом. Ни в одной, даже самой большой, десятилетке, не то что грузовичка, мотороллера списанного не найдешь… В каком плачевном состоянии кабинеты, если они есть, какое невкусное и дорогое питание… Я те годы, когда сам в школу бегал, не беру. Но дочь в конце пятидесятых разве в таких условиях училась?.. Стал я о таком безобразии говорить вслух, обращаться в разные инстанции… Меня на ковер: «Вы эту демагогию оставьте. Сколько надо, столько государство и отпускает средств на содержание школ. И вообще наша первейшая задача — укрепление могущества страны». Я им безо всякой дипломатии: «Но было время, когда, укрепляя могущество, мы отдавали приоритет медицине и образованию». А мне так язвительно: «Вы не забывайте, вас уволили из армии в силу именно этого приоритета». Я — по солдатской привычке — им в лоб: «Зато сколько народу стало делом заниматься, сколько книг и учебников новых выпустили, как хорошо стали платить учителям. Не то, что ныне, пятерку прибавят и едва не салютуют»… Тогда мне вполне ясно дают понять, что мои убеждения вдут вразрез с официальной точкой зрения… Такая вот грань… Я, признаться, струхнул: «Не убеждения это, а некие соображения». Мне — холодно — на прощание: «Соображения не смягчают ответственности».