Я, без преувеличения, ночь не спал. Как же унизили наш народ, что такие рассудительные и сердечные люди остались лишь по дальним весям. И какую драму переживает деревня, поколение за поколением. Почему никто не задумывается, что несправедливо обиженный человек лишь внешностью тот же, а сердцем другой. И зло плодит зло в больших размерах, чем доброе рождает добро… Нарушился у нас какой-то фактор взаиморегулирования. Язык не поворачивается вспомнить пословицу, что в семье не без урода. Много у нас уродов. И никуда от этой правды не деться.

— Короче, стал наведываться к ней?

— Сомнений у меня больше не было, и я решил чем-то помочь хуторянам, пока оставался депутатом. Они не относились к моей, если так можно выразиться, епархии, поэтому хлопоты часто были безуспешны… Но, как мог, я защищал людей, изредка наезжая и переписываясь с Ульяной Филипповной… В дальнейшем мои отношения с хуторянами стали носить частный характер, что меня очень даже устраивало.

— Так тебя поперли? — не скрыл удовлетворения Петр Петрович.

— Я бы и сам ушел, но боялся статуса депутата лишиться… У нас на Руси как принято: первым делом должность, а все остальное… Вопрос обо мне решался в ноябре восемьдесят второго, едва в стране траур прошел. Из РОНО мне в любом случае пришлось бы уйти — слишком обострился конфликт с райкомом. А предложение о наказании по партийной линии так и осталось предложением. Выжидали, как-то теперь все повернет… Я стал вести в техникуме черчение и какое-то время, до ближайшей сессии, еще числился депутатом.

Петр Петрович с облегчением дождался паузы. За окном темнело, и надо было поспешать. Но его удерживал этот странный в своей исповеди человек. И дальше бы слушать хозяина, но то, с чем Тягливый зашел в этот дом, донимало его всё больше.

— И сколько ты, Семеныч, к нам ни приезжал — так в шалашике и ютился?

— Всяко было. В ненастье просился на постой к Ивану Крутицкому или кому другому. А чаще, ты угадал, в шалаше у старого перевоза.

— К нам в хату захаживал? — спросил и замер Тягливый.

— Не пришлось, — с прежним простодушием ответил хозяин.

Петр Петрович понял, что настала решающая минута.

— Скажи, любезный, зачем тебе понадобилось стать благодетелем? Жил ты, покуда не попал в наши края, как все. И сразу такие напасти на тебя свалились. Впору о своей персоне подумать. А ты мужиков и мою бабу начал опекать. Тебе какой резон от этого? — говорил Петр Петрович без продыху, боясь, что Солодовников перебьет его. — Не верю я тебе, Виталий Семеныч. Туманно всё. Опять же — поставь себя на мое место. Ты твердишь, что она говорила обо мне, а в письмах и намека на то не имеется. Не запутывай меня больше, чем следует. Не надо.