Петр Петрович ускорил шаг. Вскоре между увалами заблестела речка… Еще немного — и он устало присел у деревянных мостков.
Вокруг никого не было, кроме хозяйки перевоза, рвущей неподалеку траву. Заметив его, женщина подошла ближе, волоча за собой мешок.
К мосткам была привязана лодка, из которой торчал оклунок картошки и узелок с едой.
— Мужик мой должен подъехать, — беспокойно сказала женщина.
Петр Петрович догадался, что она приняла его за браконьера или бездельника, шатающегося средь бела дня.
— Не бойся, — искательно улыбнулся. — Я свой… Свой, Веруня, — вспомнил он имя женщины.
Тягливый не обознался. Женщина попросила его погодить, пока она не набьет мешок.
— Неужто не признала? — обиделся он, назвав себя. — Ты платья в хуторе кроила и к матери моей захаживала… Жалела она тебя… Родычи твои, кажись, поугорели?
Веруня, разогнувшись, схватилась за поясницу.
— Семью вашу помню. А вас не угадываю… изменились больно. Маму вашу уважала. Это она меня так ласкательно прозвала.
— Здесь живешь?
— Мы с мужем давно на центральную усадьбу перебрались.
— Да-а, пустеют гнезда, — с неподдельным сожалением протянул Петр Петрович.
— Почему? В нашей хате дочкина семья живет.
— Это хорошо, — присел он на теплую траву.
Женщина, подумав, залезла в лодку. Ноги ее были в извилистых, набухших венах. Она развязала узел, достала нехитрую снедь.
Тягливый не отказался от ломтя серого хлеба, сваренного вкрутую яйца.
— На усадьбе с хлебом хорошо, пекарня своя, — похвалилась женщина. — А на хуторе скоро опять запасайся впрок… Зачем? По сухому машина кажный день хлеб возит. А в слякоть — трактор на неделю раз лавку доставляит. Поневоле много возьмешь.
Петр Петрович поймал себя на мысли, что его