Кто был одет, со стоном сбрасывал одежду.

— Военных много, в погонах и без, — сглотнул от волнения Герман.

Последним вошел старик, с гордо поднятой головой. Он обернулся, как бы пытаясь что-то сказать.

— Кажись, писатель. Точно, Коненков, — всплеснул руками Герман.

Голова старика чуть серебрилась.

Толпа уже одетых стояла на другом берегу спиной к реке. Но и когда старик величаво вышел, они не исчезли, дожидаясь еще кого-то.

И снова наступившую тишину разбудил предсмертный вопль.

Высокий, худой мужчина полосовал на себе рубаху и не вошел, а кинулся в реку.

Захар не смел пошевелиться, узнав Костлявого.

— Не надо, не надо, — барахтался, словно утопающий, Костлявый. — Зу-у-б, Зу-у-б, останови его… Зу-у-б…

Он несся к другому берегу, постепенно смолкая.

— Кажись, выскочил уже другой, — сощурился более зоркий Герман. — Пониже и фигура не та.

— Айда и мы, — будто что толкнуло Захара.

Вблизи лунная река напоминала вымощенное золотом дно, накрытое тончайшим тюлем.

Но едва они ступили в нее, из под ног с чавканьем потек ручеек пены. Он все расширялся, преграждая путь.

Запах горелого ударил в нос.

— Что за напасть такая, — счищал пену с подошвы Герман.

Искринки на реке стали темнеть, пока не превратились в черные пятна. Они постепенно слились, и густой непроницаемый мрак поглотил лунную реку.

— Ой-ё-ёй, — цокал Герман, для которого все было в диковинку.

Возбуждение Захара быстро улеглось.