— О каких ты миллионах толкуешь?

— Да уж не о наших с тобой. Народ, как и перед гражданской, ополчился один на другого. Глядишь, и у нас начнет полыхать, как в иных местах… Раз уж в столице из танков бьют.

Захар растерялся. Герман, которому надо беспокоиться прежде всего о себе, берется рассуждать о вещах, далеких от его интересов.

— Народ, конечно, оборзел, — согласился Рычнев. — Жизнь заставила. Разве это реформа? Спекуляцию только узаконили.

— Мне таблицу умножения не объясняй.

— Так к чему нам тогда высшие материи, без них мозги раком.

— После войны тоже жилось туго, но люди, говорят, были лучше.

— Тогда всем было туго, а сейчас кто лапу сосет, а кто как сыр в масле, — проглотил слюну Захар.

— Или люди обмельчали или опаскудились до неузнаваемости.

Захар лежал, поджав ноги, с отвернутым воротником. Он согрелся и хотелось скорее заснуть, чтобы уйти спозаранку, ничего не сказав.

Не нужны ему никакие сокровища, возить только с ними… Он закроет больничный и придет на работу совсем другим человеком. И если кто спросит, отчего он не такой, как всегда, Захар скажет, что жизнь не может быть плохой. Уже то, что ты жив и здоров — прекрасно. Надо лишь научиться находить радости и избегать хандры.

Нет — домой… Весной он постарается жениться. Холостяцкого однообразия с него довольно… Немного жалко расставаться с Германом. Мужик он неплохой, но раз уж не заладилось…

Захар протяжно зевнул, ответил нарочито сонно:

— Как все есть, так и будет.

— Легче всего заранее лапки поднять, — буркнул Герман. — Мне дальше не жить, а вот тебе…

— Не спеши хоронить себя.

— Я уже подошел к черте. Один черт, пока у нас все наладится, время помирать придет.

— Считаешь, эта бодяга надолго?

— Только начало.

Захар согласился, стыдясь своих недавних мыслей… Не получится у него «жить как все» — не тот характер…