«Бj́льшая часть артиллерии приведена в негодность вследствие падежа лошадей и вследствие того, что у большинства канониров и фурлейтов отморожены руки и ноги… Дорога усеяна замерзшими, умершими людьми… Государь, я должен сказать вам всю правду. Армия пришла в полный беспорядок. Солдат бросает ружье, потому что не может больше держать его… Офицеры генерального штаба, наши адъютанты не в состоянии идти. Можно надеяться, что в течение сегодняшнего дня мы соберем вашу гвардию… Неприятель преследует нас все время с большим количеством кавалерии, орудиями на санях и небольшим отрядом пехоты.

Странно, даже сейчас, голодные и обмороженные, французские солдаты прославляли Императора, по вине которого гибли в дремучих русских лесах и тысячами умирали от холода и голода. Именно с ними, этими суровыми бородачами, Наполеон завоевал полмира. Но не Россию…

Относительно Российской империи Бонапарт, как он теперь понимал, сильно ошибался. Страна варваров безгранична, а ее жители подобны гуннам. Их можно убить, но не завоевать! Правда, имелось одно существенное «но»: русские оказались блестящими воинами. Аустерлиц застелил глаза. За всеми этими пруссаками и австрийцами он как-то не углядел в полной мере отвагу русского солдата. И цена этого недогляда оказалась слишком высокой.

Уже в Сморгони, где он наконец смог отдышаться, Наполеону доложили: из 40 тысяч, подошедших к Березине, уже через три дня после переправы двигалось не более девяти. Хотя этого можно было и не говорить: в Императорской гвардии осталось всего 159 офицеров и 1312 солдат[227] – выжил лишь каждый пятый…

Это был разгром, катастрофа[228]. Ничего подобного у него еще не было и вряд ли когда-нибудь будет. Ничего, вернувшись в Париж, надо будет набирать новую армию, с которой Император заставит всех склониться перед силой французского оружия!

А пока… Пока – все забыть! Будто не было, будто в тяжелом сне, в кошмаре…

Там же, в Сморгони, для Наполеона едва все не закончилось.