По этой же причине она надеялась, что ее следующий — и последний — ребенок тоже будет девочкой. Грейс снова забеременела, в третий раз за два года. Две предыдущие беременности… ну, о них она просто не могла думать. В последнее время она отлично научилась запирать внутри себя неприятные мысли, иначе бы не выжила.

Взволнованная перспективой появления еще одного ребенка, Грейс стала вдруг ужасно суеверной и поклялась себе не говорить о нем никому до конца первого триместра беременности. К его завершению она чувствовала себя здоровой и полной сил. Как-то утром, пока дети смотрели телевизор, она сказала мужу за кофе с булочками:

— Ренье, у меня есть чудесная новость. Я опять беременна и уверена, что на этот раз все будет хорошо.

Муж милостиво улыбнулся, и Грейс стала гадать, не удостоится ли сейчас одного из тех редких комплиментов, о которых просила его два года назад. «Ты слишком сосредоточен на негативе, — говорила она тогда. — Мне нужно, чтобы ты доброжелательно держался со мной и с детьми. Чтобы ты хвалил нас, чтобы было видно, что ты любишь нас и гордишься нами. Раньше это у тебя отлично получалось».

И после этого он некоторое время осыпал ее комплиментами, но их постепенно становилось все меньше. В последний раз, когда он подарил ей ювелирную безделушку, она вернула ее с комментарием: «Я бы предпочла добрые слова». Ренье посмотрел на нее грустными глазами и сказал: «Красавица моя дорогая, пожалуйста, не заставляй меня быть тем, кем я не являюсь».

Сейчас, когда ее большая новость повисла между ними, Грейс выжидательно смотрела на мужа, подняв брови, а в груди у нее, как газировка, бурлила надежда.

— А я-то все думал, когда же ты мне скажешь, — проговорил Ренье.

— Ты знал? — удивленно спросила Грейс.

— Конечно, cherie. Ты всегда сияешь, но когда ждешь ребенка, сияние делается ярче.

Взгляд мужа еще на некоторое время задержался на ней, и она почувствовала, как его тепло будто согревает ей кожу. Потом он снова уткнулся в газету, а Грейс все сидела, ожидая чего-то еще, пока не велела себе не быть такой эгоистичной. Тогда она встала и пошла посмотреть, чем заняты Альби с Каролиной. Телевизор был выключен, и дети спорили, во что им играть дальше.

— Пусть мамочка решит! — воскликнула Каролина, едва заметив Грейс в дверном проеме и явно считая, что в таком случае получит преимущество.

Вспомнив, как ее собственные родители выбирали себе любимчиков, Грейс предложила бросить монетку. На этот раз повезло Альби с настольной игрой «Горки и лестницы». Грейс пообещала потом поиграть в Каролинину игру, они втроем уселись на полу и прекрасно провели следующий час — пусть и не в декорациях следующего фильма Хичкока, но для нее это прекрасный шанс изменить свою собственную жизнь. Она поклялась посвятить себя детям так же, как прежде посвящала сцене, а затем кино. Жена, мать, княгиня… все это были роли, даже если она не до конца поняла сценарий, когда взялась их исполнять.