Вероятно, подумалось мне, и сам Райнер Хёсс – бомба с замедленным часовым механизмом, потому что просто взять и растворить травму в себе невозможно. В чем и как она проявляется? Или еще только проступит стигматами? Я подумала, что ответа на этот вопрос не найти, а Райнер вдруг сказал:

– Отец был убежденным нацистом, как и моя бабушка. Из-за этого давления отца, из-за развода родителей я пытался покончить жизнь самоубийством в интернате.

– Ну-у-у… – Когда не знаешь, что сказать, чувствуешь себя глупо. Еще глупее чувствуешь себя, когда ляпаешь глупость: – Подростковый возраст…

– Дважды, – как-то истерично хохотнул Райнер.

Мне тоже захотелось смеяться – видимо, нервное.

– Это ведь прошлое…

– Три сердечных приступа…

– Ты слишком близко к сердцу это принимаешь…

– Прогрессирующая астма…

– И ты куришь?..

Райнер встал со стула и потянулся:

– Отличная идея. Пошли. У нас перерыв.

Я внимательно посмотрела на него: загорелый, подтянутый, стройный, с огромными яркими глазами, оттопыренными ушами, которые от солнечных лучей, пронизывающих их, казались красными. Хёсс заскочил на кухню и вынес огромное блюдо с фруктами, поставил на барную стойку, перед Сергеем, оператором и Анной-Марией – сам же шустро цапнул ветку зеленого винограда, которую уложил на салфетку и унес на балконный столик, пододвинув ко мне: «Будем заедать».

– Тебе снятся кошмары? Твой дед говорил, что у него никогда не было кошмаров.

– Угу. – Хёсс прикурил. – А мне снятся постоянно – и это раздражает. Потому что, по идее, мне они сниться не должны. Я никого не убивал.

– А астма твоя – это психосоматика?

– Не знаю.

– Ну она же перманентная?

– Скорее да. У тебя так бывает?

– Бывает, – ответила я. Он протянул зажигалку к моей сигарете, я затянулась. – Просыпаешься ночью от того, что ползаешь на коленях и пытаешься начать дышать, но не помнишь как.