Райнер продолжил:

– Прошло некоторое время, у меня родилась дочь, отец приехал в гости с тогдашней своей сожительницей, выписал мне чек на 200 или 300 марок. Я взял, потому что эти деньги, как он сказал, предназначались для дочери. Прошло три недели. Судебный процесс продолжался.

Вдруг появляется отец и требует, чтобы я вернул эти деньги наличными, так как он всего лишь дал их мне взаймы. А к этому времени выяснилась история с брачным контрактом, меня приговорили к денежному штрафу за дачу ложных показаний. И я сказал отцу, чтобы он навсегда исчез из моей жизни, из жизни моей семьи.

– Эта история дурно пахнет, причем со всех сторон…

– Я и не отказываюсь от того, что был дураком. А мой отец врал, он лжец. Для меня он мелкий преступник. Он снял все деньги со сберкнижек, которые мы получили от бабушки и дедушки с материнской стороны, забрал все деньги себе, когда мы еще были несовершеннолетними и не имели права распоряжаться ими. Он подделал мою подпись, я могу это доказать, чтобы снять деньги с моей страховки. Потом всё вскрылось, вскрылось, что он подделал подпись на моем страховом полисе, что он подделал медицинское заключение. Как я могу доверять такому человеку?

– И после этого ты стал судиться с матерью, поверив ему?

– Да… – Хёсс выглядел растерянным, наверное, ему было несколько неловко.

Я расстроилась. Мне казалось, причина разрыва отношений Райнера с отцом лежит только в области идеологических разногласий, но никак не материальных. Выходит, дело было не в том, что Ханс-Рудольф Хёсс был нацистом, плохим отцом и законченной сволочью по отношению к детям. Это было терпимо. Пока он не подставил сына с судом и тремястами марками.

– Райнер, а как складывались твои отношения с родными по линии отца?

– Никак, – ответил Хёсс, положив голову на спинку стула и взглянув на меня обиженным подростком. – После развода, после тех оскорблений, которые нам пришлось выслушать от них, мы разорвали все контакты. И я не жалею об этом.

– Значит ли это, что, после того как ты жестоко оскорбил мать своим судом за вещи отца, ты в итоге встал на ее сторону?

– Да.

– Как отец принял это?

– Никак. Я даже иногда задаю себе вопрос, а действительно ли я сын этого человека? Даже так. Очень трудно понять, что движет другим, подчас это невозможно. Можно только предполагать. Невозможно представить, каково это – жить с таким грузом. Каждый раз, когда появляется новая информация про деда, публикуются новые материалы, каждый раз мои внутренние часы ускоряют ход. Ты понимаешь, что теряешь контроль над собственной личностью. Осознание тех ужасов, что были в Освенциме, для всех дается тяжело – для детей, сыновей, племянников, для кого бы то ни было. Я постоянно думаю, вот как обычный человек становится убийцей? На этот счет нет простого ответа, формулы. Многое зависит от режима, от окружения. Люди не рождаются преступниками, убийцами.