– Ну, это тоже позиция, – заметила я, – имеют право. А что же твой сын? Он сейчас уже в том возрасте, когда, наверное, активно интересуется прошлым семьи? Или нет?

Гиммлер заулыбалась.

– Долгие годы я боялась и ожидала, когда наступит тот самый страшный момент – мой сын придет ко мне с расспросами. Как я смогу объяснить ему, что одна часть его семьи – Гиммлер – пыталась уничтожить другую часть его семьи (а по линии его отца все евреи), что у него в роду и преступники и жертвы. Я сто раз моделировала эту ситуацию, представляла, как это будет, как я начну свой рассказ. А он всё не спрашивал. И я решилась закинуть удочку сама… – Катрин снова нервно хохотнула, и я поняла, что она всё-таки немного напряжена, когда говорит о сыне. – Сейчас ему тринадцать лет, он приходит домой со школы, и я начинаю, мол, ты не хочешь у меня спросить про Гиммлера, ты что-то знаешь о нем? А он отвечает: «Ну конечно я знаю, не надо мне рассказывать! Я во всем разобрался сам». И я такая: «А откуда ж ты знаешь?! Я ж тебе не говорила!» – Тут Катрин почти истерично рассмеялась. – Видимо, ему рассказали в школе. И я счастлива, что он такой открытый, счастлива, что он как представитель следующего поколения не зациклен на этой теме – то есть он не лезет в ней копаться и в то же время не замалчивает ее. Это значит, что родство с Гиммлером его не преследует, что он может делать то, что хочет, и то, что ему интересно, а не отбывать повинность в архивах, как это делала я. Но я сделала грязную работу, и теперь все могут быть спокойны.

Последние фразы были произнесены также негромко, но не без гордости. Выдержав торжественную паузу, я поинтересовалась:

– Катрин, то, что ты вышла замуж за еврея, широко обсуждается в кругах, в которых я вращаюсь несколько лет. Я имею в виду детей, внуков, родственников высокопоставленных нацистов. Кто-то говорит, что таким образом ты отмаливаешь грехи предков, и это кажется им извращенным способом. Кто-то не видит в этом ничего особенного. Но, в любом случае, все отчего-то уверены, что мужа ты выбирала себе, подсознательно руководствуясь чувством вины…

– Ой, они правда это обсуждают? Я не знала, что это так интересно. – Казалось, Катрин несколько растерялась. И неуверенно добавила: – Нет, правда, а чего это они так заинтересовались моим бывшим?

Я уточнила:

– Вы уже развелись?

Отчего-то мне подумалось, что это и правда должно быть именно так. Глядя на Катрин, уж не знаю, по каким именно признакам, но можно было бы догадаться, что она растит сына одна.

Гиммлер кивнула.

– Да, мы развелись. И муж уехал в Израиль – нашел там работу. – И замолчала. При этом выражение ее лица никак не изменилось, но в глазах, невнимательно следивших за тем, что происходило за окном, легким, едва ощутимым фантомом мелькнуло какое-то незнакомое мне выражение. Может, ностальгия, может – что-то иное. Было очевидно: растить ребенка в Германии, не имея постоянной работы и перебиваясь от фриланса к фрилансу, – дело непростое. Катрин не производила впечатления женщины, которая не думает о завтрашнем дне, – напротив, показалось мне, завтрашний день ее как раз заботил больше всего.