— С удовольствием.

Бобры пристроился сзади. Послышалось негромкое хихиканье женщины. Сидящий в кресле Хосе кисло поморщился.

Происходящее раздражало испанца. Его приняли не в гостиной, а в спальне. Причем если небритый канторщик все-таки соизволил прикрыть чресла, натянув шаровары, то Лика демонстративно осталась голой. Не стесняясь, трясла полными грудями и вертела задницей. Хороша супруга, нечего сказать. И ее воркование…

— Дорогой, это настоящие изумруды?

— Разумеется, — подтвердил Митроха.

— И сертификат от ювелирной фирмы есть? — поинтересовался Хосе.

Вопрос остался без ответа.

— Мне кажется, это старинная работа.

— Двадцатый век, милая.

— Осталось от бабушки? — съехидничал испанец.

— Ты мою бабушку не тронь, — рекомендательным тоном произнес Бобры. — Я ее помню — святая женщина.

— Я просто так спросил. Из интереса.

— Просто так в Анклавах даже кошки не родятся, понял? Только за деньги.

— Чего ты грубишь? — нахохлился Родригес.

— Хосе, — лениво произнесла Лика, не отводя глаз от своего отражения в зеркале. — Замолчи, пока ОН тебя не заткнул. Или ты не понимаешь, что здесь тебе Мартин не поможет?

Кошелев остался на первом этаже канторы, в холле, в компании боевиков. Да даже если бы он сидел за дверью, то вряд ли вступился бы. Не тот случай.

У Родригеса заходили желваки, но обиду он проглотил. Не ответил.

Зеленые камни превосходно смотрелись на смуглой коже испанки. Митроха поцеловал женщину в шею, погладил грудь — Лика чуть улыбнулась, — отошел от зеркала и плюхнулся в кресло. Зевнул. Почесал подбородок. Снова зевнул и потянулся:

— Непростая выдалась ночь.

Хосе, который отлично видел темные круги вокруг глаз Лики, промолчал. Митрохе понравилась покладистость собеседника. Канторщик заложил руки за голову и ухмыльнулся: