— Я тебе еще нужен? — спросил он Папе. — Я хотел бы немного побыть один.

— Дай мне, пожалуйста, еще имя и адрес женщины, которая обнаружила твоего отца сегодня утром. Для всего остального есть сотовый, если что.

Айзенберг продиктовал ему адрес.

— Спасибо, Удо.

— Мы скрутим его, не сомневайся.

Айзенберг лишь кивнул и вышел из квартиры.

Глава 65

Глава 65

Черные тучи клубятся над Альстером. В воздухе висит запах грозы. Молния прошивает небо. Одинокая лодка спешит вернуться в гавань. (Они мастерски устраивают драматические эффекты.)

Дождь льется тебе за воротник рубашки. Волосы липнут ко лбу, с носа падают капли. Мимо проходят люди с зонтами, видят тебя, качают головой. Им не понять, насколько освежающим может быть дождь, даже если его и нет на самом деле.

Ты смотришь на часы. Пора идти.

Глава 66

Глава 66

Могила находилась на Ольсдорфском кладбище в тени старого каштана, в окружении цветущих рододендронов. Дождь прекратился, но капли с легким стуком продолжали падать с деревьев. Пахло сырой землей.

Айзенберг уставился на четырехугольник могилы. Слеза стекла по его щеке и «словно капля воды упала в океан».

— Спасибо за все, отец! — прошептал он.

Маленькой лопаткой он зачерпнул земли и бросил ее на мокрый от дождя гроб. Затем отвернулся, уступив место длинной веренице тех, кто пришел попрощаться со стариком-судьей. Он встал сбоку от могилы, чтобы молча принимать соболезнования.

Первой его обняла Эмилия. Чувствовалось легкое отстранение — после стольких-то лет разлуки. Она стала настоящей женщиной с теми же сияющими глазами, что у его бывшей жены Ирис, и выступающим подбородком Айзенбергов. Он с облегчением заметил, что пирсинга на губах дочь не носила. Глаза у нее покраснели, но она держала себя в руках. С ней был симпатичный парень, которого она представила отцу как Томаса, своего молодого человека.

Следующим был Михаэль, который вчера, явившись неожиданно, испугал отца бородой. Сын едва выдержал объятия отца и в ответ стиснул своего не самого хлипкого телосложения родителя так, что тому стало нечем дышать. Теперь же его прикосновение было нежным, словно он опасался, что Айзенберг рассыплется, если немного переборщить.

Ирис пахла все теми же духами. Она была красива. Все еще.