– Николай Григорьевич, – перебил теософ вежливо, но властно. – Вы сможете задать мне столько вопросов, сколько будет вам угодно. И я на все отвечу, уверяю вас. Но не здесь. А посему, повторяю – едем.
– Куда?
– В знакомые края. Не далёкие, – «бригадир» чуть-чуть улыбнулся. – На Шерстомойную. Едемте, Николай… позволите мне называть вас так?.. Вот и превосходно. За девушку вашу не беспокойтесь. Отныне вы под нашей защитой.
– А до того?
– Все вопросы, Николай – там. Не будем терять времени.
И они покатили. Молчали. Николай решил в пути ничего не спрашивать, а пассажир, видимо, в излишнем общении не нуждался.
По субботним пустынным улицам ехалось хорошо. Майское утро не летнее, зябкое, встречный ветер, залетая в приоткрытое окно, тугой приятной свежестью трепал волосы. Николай гнал «Газель» уверенно, в двадцать минут они достигли Шерстомойной.
Здесь, в низине, было совсем прохладно. Предрассветный ещё туман дотаивал на траве, превращая её в седовато-серебряную от росы… и вообще всё здесь смотрелось так умилительно-патриархально, не хватало только петушиного пения.
– Посигнальте, Николай, – попросил «Бригадир». – Коротко два раза. И остановитесь у ворот.
Имелись в виду памятные ворота дома номер восемь. Николай так и сделал. И тут же, точно за самой калиткой стоял, выскочил на улицу давешний худосочный очкарик.
«Бригадир» ловко выпрыгнул из машины, и они со щуплым перекинулись краткими словами – так быстро и тихо, что будто бы этого и не было.
Но это было. «Бригадир» так же ловко заскочил назад в кабину, а очкарик пропал за воротами.
– Всё в порядке, – услышал Николай. – Вот теперь мы можем должным образом… Выключите двигатель, ни к чему зря бензин жечь.
Гордеев послушно повернул ключ, усмехнулся:
– В дом, стало быть, меня не приглашаете?
– Прошу извинить, Николай, – в голосе зазвучала любезная непреклонность. – Всему своё время.
– Понял, не дурак. Был бы дурак – не понял бы… Ну ладно! Так можно вопросы?
– Извольте.
– Ага… Ну, прежде всего – как вас зовут?
– Можете называть меня Сергей Никанорович. Это… моё имя.