Мы явно наткнулись на нечто гораздо большее, чем каждый из нас намеревался раскопать, поэтому я увела разговор к пению гимнов.

Маятниковое солнце убывало, становясь все меньше и меньше. Сад накрепко застрял в тисках осени, и его пожелтевшие листья облетали с удивительной красотой.

Наши голоса звучали с сомнительной слаженностью. Эта разноголосица, куда менее приятная, чем многое из того, что мне приходилось слышать прежде, все же странным образом оказалась бальзамом для моей несуществующей души. Наверное, в прекрасных древних словах заключалось утешение.

– Звучит почти так же, как тогда, когда мы пели в прошлом, – немного задумчиво сказал мистер Бенджамин, широко улыбаясь и показывая коричневые зубы. – Почти, почти.

– Не может быть так же, – возразила я, – теперь нас трое. Больше голосов, лучше музыка.

– Да, но нас тоже было трое. Тоже трое.

– Трое?

Мистер Бенджамин уставился на свои пальцы, которые начали нервно перебирать поля шляпы.

– Кто еще был здесь? – спросила я.

Он ничего не ответил.

– Вы не часто говорите о Роше, – сказала я как можно мягче.

– Преподобный здесь, я часто говорю о нем. И с ним. – Мистер Бенджамин закрыл глаза, а его руки продолжали беспокойно двигаться. Он ощипывал пучок осоки, заправленный под ленту шляпы. – Преподобный здесь. И я здесь.

– Вы же знаете, что я имею в виду предыдущего преподобного. Первоначального.

– Преподобный есть преподобный, – пробормотал гном. – Тот преподобный, этот преподобный.

– Тогда кто еще был здесь, кроме преподобного, когда вы раньше пели?

Мистер Бенджамин покачал головой и сморщился, закрыл глаза, втянул щеки и поджал губы.

– Прежде вы рассказывали, что видели веру. Вы говорили… вы никогда не говорили, что именно видели, только про жертву. Это как-то связано?

– Преподобный есть преподобный, – прошептал мистер Бенджамин.

Лаон бросил на гнома жалостливый взгляд и, встретившись со мной глазами, покачал головой, призывая не настаивать.

– Приказ Бледной Королевы? – совершенно спокойно спросила я.