И то была чистейшая правда. Отношения Кати и ее антиквара были скорее деловыми, но на правах любимой клиентки она многократно обращалась к нему за советами и консультациями. Сам же Арнольдович не обращался к ней еще никогда.

— Спасите меня… спасите мою грешную душу!

Вот так пердимонокль.

Виктор Арнольдович Бам вспомнил о своей грешной душе?

Катин антиквар всегда выражался с чрезмерным пафосом и грешил некоторой искусственностью речи, но сейчас он был неподдельно напуган… и чем?

Гибелью своей грешной души?

— У меня здесь, в салоне одна картина… и я… я… Я боюсь ее!

— Боитесь, что ее украдут? Боитесь, что она краденая?

— Я боюсь эту картину!

— Хорошо, — нехотя произнесла Катерина. — Я сейчас в ваших краях… загляну к вам в течение часа.

— О, спасительница!.. — Арнольдович буквально взорвался благодарностью, разразился многословной тирадой, которую Катя пропустила уже мимо ушей.

Отвела трубку от уха, морщась, выждала 30 секунд, повторила.

— В течение часа! — и сбросила вызов.

Странно было бы отказывать в просьбе Арнольдовичу. И все же она была зла на него.

И на себя.

И на весь мир.

На мир Катя злилась особенно.

С каждым днем Катерина Михайловна Дображанская все больше напоминала себе растрепанный весенний букет из нервов, фобий и комплексов.

Май подступал. Последний месяц весны уже просматривался за похудевшими страницами ее отрывного календаря, и настроение Кати неумолимо портилось от его приближения.

Она не любила май с ранней юности, и с юности пыталась понять: почему?