— Срок не назову, не надейтесь. Дольше отведенного живём, дольше того, что было суждено. Тут у каждого свой срок, своя планида. Болеем ли? Да, болеем, как все. Но там, где другой загнулся бы, мы встаём. Врачи удивляются… Сам врач, знаю.

— Стоп! — закричал Алексеев. — Не верю!

Он торопился, желая подсечь рыбу, заглотившую крючок, уличить Кантора в очередной лжи:

— Значит, обаяние? Значит, люди расположены к вам?!

— К нам, — поправил Кантор.

Алексеев пропустил его слова мимо ушей:

— Относятся благосклонно? Не удивляются присутствию? Выполняют просьбы с удовольствием?! Вас же уволили, Лев Борисович! Уволили за нюансерство! Как же так, а?

Кантор ссутулился, поднял воротник. Впору было поверить, что вернулась зима, ударили морозы, и человек замерзает, как тот ямщик посреди степи.

— Уволили, да. В начале девяностых, с «волчьим билетом». Тут вы правы, Константин Сергеевич, спору нет. А в семьдесят седьмом Леонард Гиршман, мой учитель, собрался на фронт. На войну с турками, понимаете? Хотел лечить больных… Я пошёл к Заикиной, она сказала: убьют. Мы и так, и сяк: убьют, без вариантов. Я ей в ноги пал: помоги! Она взяла два дня на размышление…

Кантор втянул голову в плечи, превратился в горбуна:

— Когда я пришёл снова… Нашлось спасение. Чтобы Гиршман выжил, меня должны были уволить. Не сразу: сначала он остаётся в живых, а меня увольняют позже, в течение пятнадцати лет. Увольняют с позором, так надо. Ключевой нюанс, что поделаешь? Обмануть нельзя, никак нельзя. Я было рискнул, так Гиршман болеть начал. Рука у него отниматься стала…

— И вы? — Алексеев тронул нюансера за рукав. — И вы сами?..

— Да. Я сам погрузил себя в холодный мир. Знаете, как это было трудно? Сизифова работёнка! Мы живём в тёплом мире, а мне кровь из носу приспичило в холодный. Наши дела не замечают, а мне надо было, чтобы заметили, возмутились… Ничего, справился. Уволили, как миленькие! Доносы писали, кляузы, министр лично ногой топал…

— Лев Борисович, — внезапно спросил Алексеев. — А почему вы Кантор?

— Интересный вопрос. А вы почему Алексеев?

— Моего пращура звали Алексеем. Ярославская помещица Иванова отправила его к графу Шереметьеву в Останкино, помогать на огородных работах. Там он влюбился в дочку графского кучера, получил вольную… Это длинная история. С него и пошли мы, Алексеевы. Есть Алексеевы-Рогожские, есть Строгановские, есть Покровские…

— Вы из каких?

— Из Рогожских.

— А я, прошу прощения, из Канторов.

— Но ведь кантор — это, если не ошибаюсь, певец? Поет в молельне?