Оперуполномоченный помрачнел. Не доверять почти незнакомому человеку, сомневаться в его словах… Но мысль, родившуюся в мозгу, не так-то просто отбросить, забыть. Либо Мозжейкина действительно возмущена… Либо? Либо пытается за возмущением скрыть то, о чем никогда и никому не скажет. Третьего не дано.

Светлые, словно по ним мазнули перекисью водорода, брови Кромова при воспоминании о первом визите к Мозжейкиным недовольно сдвигаются к переносице:

— Не вызвала она у меня доверия…

— Из-за того, что не стала сразу рассказывать о звонках?

— Не только…

— Понять ее состояние в тот момент вполне возможно, — задумчиво произносит Добровольский.

Кромов кивает:

— Вполне…

— И что ты решил предпринять?

— Сходить на фабрику. Справиться, так ли уж безупречна Людмила Васильевна, — хмурится Кромов.

Фабрика «Художественная роспись» находилась в глубине современного жилого массива, где присутствовали и детские ясли с детским садом, и две школы с бассейном между ними. Тут же неподалеку еще что-то рыли и что-то строили.

Кромов перепрыгивал через траншеи, оставленные, как минимум, года два назад, что можно было определить по зеленым, подернутым веселенькой ряской лужам на дне, по остаткам сгнивших лопат.

Двухэтажное здание управления фабрики — коренастое, выложенное из прокаленного красного кирпича и обнесенное щелястым, истинно русским забором, — располагалось на глиняном взгорке.

Подходя к неказистой проходной, Кромов приготовил удостоверение, чтобы предъявить по первому же требованию вахтера. Однако вахтерша в телогрейке и шерстяном платке до того увлеклась приготовлением на раскаленной плитке чехословацкого пакетированного супа, что не обернулась на скрип проржавевшего турникета.

За окнами длинного, напоминающего казарму, производственного корпуса были видны мастерицы. Их проворные пальцы замысловато двигались, делая что-то с ядовито-оранжевыми матерчатыми лепестками, и в результате этого «что-то» на стол ложились такие же ядовито-оранжевые искусственные цветы. Из-под двери дощатого сарая выкатилась взлохмаченная со сна собачонка, залилась пискливым лаем. Задумчиво взирающий не кучу шлака кочегар оглянулся, пожевал фиолетовыми от угольной пыли губами, не заинтересовался незнакомцем и вернулся к прерванному занятию — крепко затянулся сантиметровым окурком сигареты.

Под окнами административного корпуса, среди цветов и зарослей лука, тянулись к небу чахлые кустики помидоров, радующие глаз светло-зелеными, так и оставшимися в зародышевом состоянии плодами. Кромов хмыкнул, потянул на себя тугую дверь.