Симпатичный район частных домов. Зажат между центром Таллькругена и шумным шоссе на Нюнесхамн. Предместье Стокгольма, воплощение шведских пятидесятых, мечта тогдашнего шведского среднего класса. Машины на каждой подъездной дорожке, ухоженные садики, теплый свет в окнах. Ему самому хотелось бы жить в такой реальности, в среде, в которую было бы так славно погрузиться, омыться ею. Но здесь для него места не было. Он и забыл, каково это – жить, когда все расписано наперед и уложено в готовые стопки.
Бронкс позвонил в дверь с овальной золотистой табличкой, на которой значилось «аксельссон». Однообразный сигнал повторился трижды – три долгих звонка.
Бронкс прислушался. Ничего. Он заглянул в окно кухни: два серебряных подсвечника возле цветочного горшка, фарфоровая кошечка. По-прежнему – ничего.
Куча пепла на заднем дворе дома их детства. Это всё.
Сэм уехал.
Навсегда.
И никаких вестей.
Бронкс пытался сдержаться, но дрожь, терзавшая все его тело, была такой незнакомой, а одиночество, которого он никогда прежде не испытывал, – таким холодным…
Сэм применил тактику выжженной земли. Уничтожить все и оставить врагу только то, что его обессилит. Деморализует. Отравить воду в колодцах, отравить все, что питает.
Оставить рыбный нож на кровати.
Сэм был его братом. И Сэм носил в себе эту дьявольскую ненависть к нему. Бронкс не понимал этого, никогда не понимал – почему он назначил врагом собственного младшего брата.
Снова эта ледяная дрожь, словно пробивающая грудь навылет.
Но попыток Сэма оттолкнуть его – недостаточно, как и этой его дьявольской ненависти.
Бронкс знал, что они
Теперь он уловил за нею шаги, хоть и слабые.
Боковое оконце у двери потемнело, когда кто-то заслонил его и повернул замок.
Женщина, светло-рыжие локоны, настороженные глаза.
– Здравствуйте. Прошу прощения, что вторгаюсь так поздно. Меня зовут Джон Бронкс, я…
– Я знаю, кто вы и что вы. Я вас помню, по суду.